берегу реки. Здесь они устраивали пикники, а вскоре начинались танцы и звучала музыка. Во многих таких танцах юноши стояли на одном берегу реки, а девушки – на другом. Один из юношей запевал сочиненную им самим песню о любви, в которой обращался к конкретной девушке, дразнил ее и посмеивался над ней. Девушка отвечала ему и в своем ответе давала понять, нравится он ей или она отвергает его заигрывания. Танец двух групп молодежи продолжался, перемежаясь с песнями и ответами на них, до тех пор, пока не достигал апогея и одна группа не начинала переходить реку вброд к другой. Затем следовали групповые танцы или игры. В более поздние периоды, наверное, благодаря индийскому или буддийскому влиянию, между деревьями вдоль реки устанавливали качели, и парни и девушки пели свои песни, качаясь на них. Эти песни – единственный след тех праздников, дошедший до наших дней. Позднее, когда общество изменилось и образованные люди уже не могли понять и оценить такое естественное, беспечное веселье, китайские ученые дали новое толкование этих безобидных песен и нашли в них глубокий политический смысл: влюбленный стал преданным министром или чиновником; любимая – царем или феодалом, а тревоги влюбленных – политическими разногласиями и критикой. И все же в наши дни так понятны песни вроде этой:
В лугах растет вьюнок, тяжелый от росы.
О, симпатичный парень с красивыми глазами!
Наша встреча была случайной и стала всем,
Чего я только могла желать…
Все это исчезло в Китае. Безмятежное спокойствие конфуцианского мелкопоместного дворянства в обществе подавило его, погубило сами его корни. Но стоит только поехать к коренному населению Южного Китая – к племенам яо или аннамитам или другим индокитайским племенам, и там можно найти песни и праздники такого же типа. Люди небольшой этнической группы тан, живущие в лодках на реках Южного Китая, поют так:
После утреннего приема пищи я иду закинуть сети
И встречаю ее, несущую воду.
Как бы я хотел выпить воду из ее рта,
Но боюсь, что она прольет ее…
Эти китайские крестьянские девушки и парни ничем не отличались от молодых людей других стран, и после песен и танцев многие девушки могли скрыться со своим возлюбленным в ближнем лесу. В те времена общество одобряло такой обычай, считая тайные свидания началом брака, который официально заключался осенью, когда еды было вдоволь, а летние работы закончены.
Удивительно, как похожи весенние праздники в других уголках Азиатского континента. В Турции таким праздником молодежи является праздник Хедерлез. Здесь тоже парни и девушки – в других случаях строго защищенные и не вступающие ни в какие социальные контакты друг с другом – идут к какому-нибудь ручью или на луг, поют друг другу песни, стоя по обе стороны воды, качаются на качелях и веревках и устраивают соревнования по борьбе или играют в свою национальную игру вроде гольфа. Девушки спрашивают прорицателя, за кого они выйдут замуж и случится ли это в нынешнем году, или ждут на мосту через водный поток святого-покровителя и задают ему этот вопрос.
В Китае, как и на Западе, этот праздник знаменует начало работы в полях, и люди ждут небесных знаков, благоприятствующих их сельскохозяйственным планам. Радуга – самое известное из таких знамений. Старая поговорка гласит, что если в праздничный день не будет радуги, то женщины станут распутными. Переход через реку во время праздника было сродни радуге, и оба эти момента имели большое значение для плодородия и человеческого, и полевого.
Плодородие на самом деле главная тема этого первобытного «новогоднего» праздника – Нового года, по крайней мере для крестьян. Вседозволенность и свобода, разрешенные в один только этот день, должны были гарантировать и богатый урожай, и много детей. Даже современная форма этого праздника по-прежнему содержит некоторые следы этой темы. Совершаемое в наши дни жертвоприношение предкам должно поддерживать членов семьи в хорошем настроении, чтобы они помогали семье, а самая лучшая помощь, которую они могут оказать, – это обеспечить хороший урожай на полях, окружающих кладбища. Связь между предками и плодородием заходит даже еще дальше: семена хранятся в том самом углу дома, который считается местом обитания духов, когда они возвращаются домой; в этом же месте обычно ставили брачное ложе.
Таким образом, праздник Цинмин – это сельскохозяйственный праздник плодородия, и мы находим его в похожей форме и у других народов. Он знаменует начало активного периода жизни на воздухе. Первобытный символизм любви и свободного союза в полях уступил более темным аспектам защиты плодородия и жизни благодаря помощи духов предков; праздник на свежем воздухе в романтическом месте превратился в церемониальный ужин у могил. Праздник любви стал первым из трех «праздников мертвых». Песни о любви исчезли, и их место заняли молитвы. Теперь больше не танцуют; празднующий теперь встает на колени перед могилой и стоящим там алтарем и торжественно кланяется.
Глава 5
Фестиваль голодных духов
Влияние буддизма на весенний праздник было слабым, как мы уже видели, и заключалось в основном в подчеркивании значения смерти и мертвых. Второй «праздник мертвых» между тем к настоящему времени стал настолько буддийским, что нам трудно проследить его истоки. Празднуемый в пятнадцатый день седьмого месяца – в конце августа по нашему календарю, он, вероятно, в некоторых местах изначально был праздником урожая; в других регионах – чем-то вроде повтора праздника фонарей пятнадцатого дня первого месяца года ровно на полгода раньше. Все это уже полностью забыто сейчас. Теперь праздник посвящен только мертвым. В этот весенний праздник религиозные семьи посещают могилы своих предков, пропалывают их от сорной травы и приводят в порядок холмик, с которого сильные летние дожди смыли землю. Не все семьи в наши дни следуют этому обычаю, и редко кто-то, живя далеко, выбирает время, чтобы приехать домой, как это делают для празднования весеннего праздника.
Однако важнее этой части церемонии большое жертвоприношение «всем духам» или, скорее, «голодным духам». Согласно китайскому поверью, душа – это не чисто духовная сущность, ведущая свою собственную жизнь или даже еще лучшую, чем человеческая. Душа должна есть и пить, и только пища, принесенная нужным человеком, то есть самым старшим сыном из всех живых сыновей умершего, может быть принята ею. Дочь не может дать ей эту еду, так что если в семье
