type="note">[349]. Так, в середине XI в. в земле лютичей жило племя, свидетельствуют западноевропейские источники, поклонявшееся Водану, Тору и Фрейе[350]. В науке подчеркивается, что факт заимствования германцами образа Водана-Одина и Донара-Тора из кельтского пантеона «является общепризнанным»[351].
В силу названных фактов довольно сомнительно, во-первых, толковать погребения, где наличествуют железные гривны с так называемыми «молоточками Тора», исключительно как скандинавские[352]. Правоту этих слов подтверждает С. И. Кочкуркина, констатировавшая в 1970 г., что такие ритуальные вещи как железные гривны с «молоточками Тора» «должны сопровождать скандинавские погребения, но железные гривны в приладожских курганах за исключением двух экземпляров, найденных в мужских захоронениях, принадлежали местному населению»[353]. К тому же, подчеркивал Д. А. Авдусин, эти гривны встречаются «не на всей территории Скандинавии». Шведский археолог И. Янссон уточняет, что железные гривны с «молоточками Тора» найдены только в Центральной и Восточной Швеции и на Аландских островах. И полностью они отсутствуют на остальной территории Швеции, в Норвегии и Дании[354].
Во-вторых, «молоточки Тора», предъявляемые археологами в качестве «неопровержимого» свидетельства пребывания скандинавов на Руси, видимо, не имеют к ним никакого отношения. Ибо они связаны либо с Радегастом, оснащенным молотом: в руке его «молот, на голове птица», либо с Перуном, оружием которого были молнии-топорики и культ которого был весьма распространен у южнобалтийских славян. Именно у этих южнобалтийских богов и «заимствовал» Тор, сын Одина и бог грома, свой громовой молот, на что указывает его славянское название: Миольнир (Мьёлльнир) — Молния (по-шведски молния «blixt»)[355]. Отсюда понятно, почему железная гривна с «молоточками Тора» найдена при раскопе одной из ранних староладожских «больших построек», которую, как уже говорилось, сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене и в Арконе. В той же Ладоге была обнаружена и отливка для «молоточков Тора», и это тогда, когда в Скандинавии их не найдено ни одной[356]. «Молоточек Тора», сделанный из кости, найден, что случайностью также не назовешь, на славянском святилище резиденции князя вагров в южнобалтийском Старграде-Ольденбурге[357] (а «молоточки Тора» фиксируются именно в тех районах, через которые шли в Восточную Европу южнобалтийские переселенцы, и исчезают они с прекращением этого потока).
Следует также сказать, что преднамеренная порча оружия (оно поломано или согнуто) в погребениях Южной Балтики и Восточной Европы, приписываемых норманнам (Л. С. Клейн: «Хороня своих воинов, норманны ломали их оружие и клали в таком виде в могилу — сломанные мечи обнаружены и в Гнездовских погребениях». В. В. Мурашева: в порче оружия «очень четко прослеживается скандинавское влияние»)[358], была характерна для племен пшеворской культуры бассейна Вислы и междуречья ее и Одера (конец II в. до н. э. — начало V в. н. э.), представлявших собой, как считает В. В. Седов, смешанное славяно-германское население, испытавшее значительное кельтское влияние и активно взаимодействующее друг с другом. Как подчеркивал ученый, «порча оружия и заостренных предметов — типичная особенность пшеворских погребений. Ломались наконечники копий, кинжалы, ножницы, умбоны, ручки щитов, мечи. Этот обычай был распространен среди кельтов, отражая их религиозные представления, согласно которым со смертью воина требовалось символически „умертвить“ и его оружие, предназначенное служить ему в загробном мире. От кельтов этот ритуал распространился на соседние племена»[359].
Захоронения в ладье также не являются исключительно скандинавскими. Так, Д. А. Авдусин отмечал, что подобные погребения встречаются не только в Скандинавии и что части ладьи знаменовали карельские погребения даже в XX веке. На Руси, констатирует С. В. Перевезенцев, еще долго, согласно языческой традиции, «умершего везли либо в ладье, либо в санях». О захоронении в ладье, как обряде, характерном для днепровских славян, говорит ПВЛ своим рассказом под 945 г. о первой мести Ольги за смерть мужа Игоря. Древлянские послы, прибывшие к ней со сватовством, были сброшены «в яму и с лодьею. Принкъши Ольга и рече им: „добра ли вы честь?“ Они же реша: „пуще вы Игореви смерти“. И повеле засыпати я живы, и посыпаша я». Стоит привести и заключение Г. С. Лебедева, что в шведских захоронениях ІХ-ХІ вв. одновременно существовало несколько различных погребальных обрядов, что обряд захоронения в ладье не был преобладающим и что сожжения в ладье, которое так красочно описал Ибн Фадлан, до эпохи викингов «в Швеции неизвестны»[360] (в рассуждения на данную тему норманисты особенно упирают на то, что скандинавы были морским народом. Но морским народом, причем обогатившим морским искусством скандинавов, были именно южнобалтийские славяне. И если захоронения в ладье полагать норманскими, то тогда надо объяснить, почему в древнерусской морской терминологии, которая должна была бы возникнуть у восточных славян, как народа сухопутного, под влиянием скандинавов, полностью отсутствуют слова норманского происхождения[361], в то время, как они, например, имеются в ряде диалектов эстонского языка[362]).
Итогом интенсивных и многовековых связей южнобалтийских и восточноевропейских сородичей стало призвание варягов (варяжской руси) из какой-то балтийской Руси. Как совершенно правомерно резюмировал в 2007 г. академик В. Л. Янин, прекрасный знаток варяго-русских древностей, «наши пращуры» призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, «откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам»[363]. В 2013–2014 гг. археолог А. А. Романчук подытоживал, что, «судя по археологическим данным, приоритетность взаимодействия Юго-Запада Балтики и Северо-Запада будущей Руси возникает еще, по крайней мере, в V–VІ вв., и устойчиво продолжается вплоть до ІХ-ХІ вв. включительно. И эта картина, вытекающая из археологических данных, безусловно, четко коррелирует с основными постулатами и выводами южнобалтийской гипотезы происхождения варягов и руси»[364]. К этим словам археологов, стоящих выше так мешающих науке пристрастий, прибавить остается данные ДНК-генетики, приводимые крупнейшим специалистом в этой области А. А. Клесовым, которые также связывают Рюриковичей со славянской Южной Балтикой[365].
Выше было сказано, что появление варягов не означало ни начало русской истории, ни начало русской государственности. Они органически включились и в саму историю восточных славян, и в процесс создания у них государственности. В самом же процессе вызревания государственности у восточных славян принимали участие, как справедливо заключал А. Г. Кузьмин, разные этносы, имевшие свои традиции, но главным образом славяне и русы, которым были свойственны разные формы организации: у славян община была территориальной, у русов — кровнородственная. А разные типы общины предопределяют разные пути образования государств. Так, у народов с кровнородственной общиной государство возникало как результат установления господства одного рода (племени) над другим и выстраивается лестницей соподчинения сверху вниз. У народов с территориальной общиной государство возникало иным путем, ибо такая община держится принципа равенства как внутри себя, так и в отношении к другим племенам
