ногами, – “есть ли у вас соски”?
Отец окончательно побагровел, что означало, что он сердится. Дюрре постаралась побыстрее справиться с новым приступом смеха.
– Папа, – наконец сказала она, – нужно было спросить не соски, а соски, соски – это на груди.
Мать и Мэри невольно прыснули, прикрыв рот ладошкой, а отец смутился.
– Какое бесстыдство, – сказала наша мать. – Надо же, так одинаково все назвать!
От огорчения она даже прикусила язык.
– Англичане есть англичане, – вздохнула Мэри-Конечно. – Но все-таки это слишком. Да, конечно, даже для них.
* * *
Я люблю вспоминать этот случай, потому что мы впервые в жизни увидели, как отец смутился; история стала семейной легендой, а девушка из аптеки – объектом величайшего восхищения. (Мы с Дюрре зашли в эту аптеку, чтобы на нее посмотреть, простенькую девушку лет семнадцати, невысокую, с большой и очень даже заметной грудью, а она, услышав, как мы шепчемся, окинула нас таким свирепым взглядом, что мы удрали.) Но кроме всего прочего, еще и потому, что благодаря всеобщему хохоту мне удалось скрыть, что и я, прожив в Англии уже целый год, сделал бы ту же ошибку, что и отец.
Проблемы с английским были не только у айи и у родителей. Мои школьные приятели не раз дразнили меня, когда я на свой бомбейский манер говорил “возрастание” вместо “воспитание” (“Ну и где это ты возрос?”), “втройне” вместо “в-третьих” и любую пасту называл лапшой. До того случая у меня не было ни малейшей возможности выяснить разницу между соскАми и сОсками и таким образом пополнить свой словарный запас.
5
Когда Миксер пришел за Мэри, я почувствовал легкий укол ревности. В старом костюме, который стал ему чересчур свободен, так что брюки пришлось подтянуть ремнем, замирая от благоговения, он позвонил в нашу дверь, а в руках, наконец без перчаток, держал розы. Открывший ему отец окинул Миксера испепеляющим взглядом. Отец был немножко сноб и страдал от того, что в квартире отсутствует вход для слуг, так что пришлось открывать и уборщику, будто бы он принадлежал к тому же самому кругу, что и мы.
– Мэри, – выдавил из себя Миксер, облизнув губы. – Мисс Мэри, пришел, увидеть, я.
– Подождите, – сказал отец и захлопнул дверь у него перед носом.
* * *
С тех пор каждый день Мэри-Конечно после обеда встречалась с Миксером, хотя их первая прогулка едва не закончилась печально. Миксер решил показать ей “Запад”, то есть еще так и не виденный ею туристский Лондон, но при входе на эскалатор на станции “Пиккадилли-сёркус”, пока Месир, с трудом выговаривая слова, читал для Мэри плакаты, которые та сама прочесть не могла – “Расстегни банан” и “Бреем чисто, чисто бреем”, – край сари затянуло под ленту, отчего все ее одеяние моментально стало разматываться. Мэри, как юла, завертелась на месте и изо всех сил завопила: “О баап! Баап-ре! Баап-ре-баап-ребаап-ре!”[64] Месир спас ее, нажав на кнопку аварийного выключателя раньше, чем сари успело размотаться до конца, показав всему миру ее нижние юбки.
– Ах, Ухажерчик! – всхлипывала она потом у него на плече. – Пожалуйста, никаких эскалаторов, нетнет-нет, ни в коем случае!
* * *
Мои собственные любовные устремления целиком сосредоточились на лучшей подружке Дюрре, польской девочке по имени Розалия, которая по выходным работала в магазине Феймана на Оксфорд-стрит. И все мои выходные в течение целых двух лет были отданы ей. Иногда Розалия позволяла мне сопровождать ее на обед, и я покупал ей кока-колу или бутерброд, а однажды пошла со мной на стадион, где мы, стоя в верхнем ряду, смотрели первый матч Джимми Гривза за “Спурс”. “Давай, давай, Джимми!” – усердно орали мы. После матча она позвала меня в заднюю комнатку за прилавком, где позволила поцеловать себя два раза и коснуться груди, но это было все, чего я добился.
* * *
Потом у меня объявилась дальняя родственница по имени Шандни, сестра матери которой вышла замуж за брата моей матери, но потом, правда, развелась. Шандни была на полтора года меня старше и до того сексуальна, что при одном взгляде на нее делалось дурно. Она училась классическим индийским танцам, сразу и одисси, и бхарат натьям, в обычной жизни носила черные узкие джинсы и черную облегающую водолазку и время от времени брала меня с собой к Банджи, а там была знакома едва не со всеми в толпе завсегдатаев, так или иначе связанных с народной музыкой, и звали ее там все Лунный Свет, то есть Шандни, но по-английски. Я курил с ними без перерыва, а потом бегал в туалет, где меня рвало. Шандни могла свести с ума. Мечта тинейджера, струящийся Лунный Поток в черных одеждах, пролившийся на землю, подобно богине Ганга. Но я для Шандни был всего-навсего желторотый какой-то там брат, с которым она возилась, потому что сам он еще ничего в жизни не соображает.
* * *
Детка, приходи сегодня ночью, – голосили на тирольский лад “Времена года”. И я точно знаю, что при этом они чувствовали. – Приходи-ходи-ходи сегодня ночью. И покрепче обними, когда придешь.
6
Они ходили гулять в королевский парк в Кенсингтоне. – Пэн, – говорил Миксер, показывая на статую. – Маачик. Потеряли. Так и не вырос.
Они ходили в “Баркере & Понтингс” и в “Дерри & Том”, будто бы подбирая себе мебель и занавески для дома. Бродили по супермаркетам, будто бы выбирая деликатесы для праздничного обеда. У него в закутке со входом из вестибюля пили чай, который он называл “обезьяньим”, и “жарили” пресный хлеб на решетке электрического камина.
* * *
Благодаря Месиру Мэри наконец получила возможность смотреть телевизор. Больше всего ей нравились детские программы, в особенности та, которая называлась “Флинтстоуны”. И как-то раз, смущенно хихикая от своей неожиданной смелости, она сказала, что Фред и Вильма точь-в-точь ее сахиб и бигум сахиба[65], а Месир, с не меньшей отвагой, показал пальцем на Мэри, потом на себя, широко улыбнулся и произнес: “Раббл”.
А в другой раз, когда в новостях после мультфильма некий английский джентльмен с лисьим лицом, тонкими усиками и глазами безумца прочел гневную речь против иммигрантов, Мэри-Конечно застучала в знак протеста по телевизору:
– Хали-пили бом марта, – сказала она и перевела, чтобы доставить удовольствие хозяину: – Чего кричит как резаный? Выключи.
* * *
Нередко их занятия прерывали оба махараджи – и Б., и П., – спускаясь звонить из телефонной будки, чтобы разговор не услышали жены.
– Малышка, да забудь ты этого парня, – весело говорил
