– Прошу меня простить, комиссар, но эти показания вы внесли в протокол?
– Нет. Протокол не велся. Видите ли, несомненным является единственный факт: инженер умер естественной смертью. Официально у меня нет никаких оснований начинать следствие.
– Ну, если дело обстоит так, как вы говорите, основанием могло бы стать, к примеру, неоказание первой помощи.
– Вы согласны со мной, что это мелочовка?
– Да.
– Впрочем, я об этом подумывал, когда госпожа Лупарелло обратила мое внимание на одно важнейшее обстоятельство, то есть на то, что ее муж после смерти оказался в трусах, надетых задом наперед и наизнанку.
– Подождите, – прервал его начальник полиции, – давайте остановимся на секунду. Откуда синьоре стало известно, что трусы у мужа надеты наизнанку, если это, конечно, соответствует действительности? Насколько мне известно, синьоры не было на месте происшествия и она не присутствовала на экспертизе.
Монтальбано смешался, он совсем упустил из виду, что следует выгораживать коллегу Якомуцци, который передал фотографии синьоре. Но делать нечего, пришлось продолжать.
– У синьоры были снимки, которые сделали криминалисты, не знаю, как ей удалось их добыть.
– Я, кажется, знаю как, – сказал начальник полиции, помрачнев.
– Она тщательно изучила их при помощи увеличительного стекла, потом показала мне. С трусами она не ошиблась.
– И на этом обстоятельстве основывается версия синьоры?
– Разумеется. Она исходит из предпосылки, что даже если ее муж, одеваясь, случайно надел трусы задом наперед, в течение дня он это должен был, несомненно, заметить. Он принимал мочегонное и часто мочился. Исходя из этого синьора полагает, что инженер, захваченный врасплох в ситуации, которую мало назвать неловкой, был принужден одеться второпях и отправиться на выпас, прекрасно отдавая себе отчет в том, что появление там его непоправимо скомпрометирует, то есть поставит крест на его политической карьере. Что касается политики, это еще не все.
– Не скрывайте от меня ничего.
– Два уборщика улиц, обнаружившие тело, прежде чем сообщить в полицию, сочли своим долгом известить адвоката Риццо, которого знали как заместителя Лупарелло. Так что же: Риццо не выражает ни удивления, ни озабоченности, ни тревоги – ничего. Просто предлагает этим двоим сейчас же заявить о происшествии в органы безопасности.
– А об этом откуда вам известно? Вы прослушивали телефонный разговор? – спросил в ужасе начальник полиции.
– Никакого прослушивания, дословная запись упомянутой краткой беседы, принадлежащая перу одного из двух уборщиков. Он сделал ее, руководствуясь соображениями, которые было бы долго объяснять.
– Замышлял шантаж?
– Нет, замышлял написать пьесу. Поверьте мне, у него не было никакого преступного умысла. И здесь мы подошли к самому важному во всем этом деле, то есть к Риццо.
– Подождите. У меня сегодня вечером возникло желание найти повод вас упрекнуть. За ваше стремление усложнять простые вещи. Вы наверняка читали «Кандида» Шаша[21]. Вы помните, главный герой в один прекрасный момент восклицает: «Не исключено, что вещи почти всегда просты!» Я об этом хотел вам напомнить.
– Да, но видите ли, Кандид говорит «почти всегда», он не говорит «всегда». Он признает некоторые исключения. И случай Лупарелло как раз таков: факты стремятся представить так, чтобы дело показалось простым.
– А оно в действительности сложное?
– Чрезвычайно сложное. Кстати, о «Кандиде», вы помните подзаголовок?
– Конечно: «Сон, увиденный на Сицилии».
– Вот-вот, здесь же мы имеем делом с кошмаром. Осмелюсь выдвинуть гипотезу, которая вряд ли будет подтверждена теперь, когда Риццо убит. Одним словом, в воскресенье ближе к вечеру, около семи, инженер предупреждает по телефону жену, что вернется очень поздно, у него важное политическое собрание. На самом же деле он отправляется развлекаться в свой домик на Капо-Массария. Предупрежу сразу, что поиски того, кто был с инженером, очень затруднены, поскольку Лупарелло был раздвоенцем.
– Что это значит, простите? В наших краях раздвоенцами называют людей, одновременно испытывающих два противоположных чувства.
– И в частности, тех, кого влечет как к мужчинам, так и к женщинам.
В высшей степени серьезные, они казались двумя профессорами, которые составляют новый словарь.
– Да что вы говорите?! – изумился начальник полиции.
– Мне это недвусмысленно дала понять синьора Лупарелло. И у синьоры не было повода меня обманывать, особенно в этом отношении.
– Вы поехали в этот домик?
– Да. Все приведено в полнейший порядок. Внутри только вещи, которые принадлежали инженеру, и ничего больше.
– Продолжайте развивать вашу гипотезу.
– Во время полового акта или сразу после, как это можно предположить по наличию следов спермы, выявленных экспертизой, Лупарелло умирает. Женщина, которая была с ним…
– Стоп, – приказал начальник полиции. – Почему вы утверждаете с такой уверенностью, что речь идет о женщине? Вы сами только что обрисовали мне довольно широкие сексуальные горизонты инженера.
– Я вам скажу, почему я в этом уверен. Итак, женщина, как только понимает, что ее любовник мертв, теряет голову, не знает, что ей делать, мечется в таком беспамятстве, что роняет цепочку с шеи и не замечает этого. Потом приходит в себя и соображает: единственное, что она может сделать, это позвонить Риццо, тени Лупарелло, и попросить о помощи. Риццо велит ей немедленно покинуть дом, советует спрятать ключ в тайном месте так, чтобы он смог потом войти, и заверяет ее, что обо всем позаботится, никто не узнает об этом свидании, закончившемся столь трагически. Успокоенная, она удаляется.
– Как это – удаляется? Разве не женщина привезла Лупарелло на выпас?
– И да, и нет. Я продолжаю. Риццо летит на Капо-Массария, спешно одевает мертвеца, намереваясь вывезти его оттуда, чтобы труп обнаружили в каком-нибудь пристойном месте. Но тут он замечает на полу цепочку и находит в гардеробе вещи женщины, которая ему звонила. И тогда адвоката осеняет, что это может стать его звездным часом.
– В каком смысле?
– В том смысле, что ему не слабо припереть к стенке всех, политических друзей и недругов, и сделаться номером один во фракции. Женщина, которая ему звонила, это Ингрид Шёстрём, шведка, невестка доктора Кардамоне, естественного преемника Лупарелло, человека, который, без сомнения, не захочет иметь ничего общего с Риццо. Теперь вы понимаете, одно дело – телефонный звонок, а другое – вещественное доказательство того, что Шёстрём была любовницей Лупарелло. Однако нужно обстряпать еще кое-что. Риццо понимает, что политическими наследниками Лупарелло объявят себя все те, кто принадлежал к его направлению, и придумывает способ их устранить – ославить инженера так, чтобы им стало неловко выступать под его флагом. Адвокату приходит в голову блестящая идея: перевезти тело на выпас и вдобавок подбросить свидетельства того, что женщина, отправившаяся туда с Лупарелло в поисках острых ощущений, не кто иная, как Ингрид Шёстрём, иностранка отнюдь не монашеских нравов. Если инсценировка получится убедительной, Кардамоне окажется у него в руках. Риццо звонит двум своим подручным, которые, как нам удалось выяснить, но, к сожалению, не доказать, обычно занимаются не требующими квалификации грязными делами. Одного из них зовут Анджело Никотра, это гомосексуалист, лучше известный в их кругах как Мерилин.
