доклада из префектуры департамента Гар, с некоторым недоумением взглянул на секретаря поверх очков.
— Что это, Фонтанель?
— Письмо из сегодняшней почты, мсье министр, — бесстрастно доложил секретарь.
— Разве нельзя было доложить его позже? — поинтересовался Тьер слегка раздражённо.
— Прошу извинить, если ошибаюсь, но мне показалось, что оно заслуживает особого внимания.
Министры менялись довольно часто, но не один из них не пренебрегал мнением секретаря, служившего ещё со времён Людовика Восемнадцатого. Знали, что на опыт и добросовестность этого пожилого, сгорбленного человека, всегда одетого в тёмное, положиться можно всецело. Поэтому Тьер отложил доклад префекта и взял письмо. Развернул. Быстро прочитал короткий текст. Прищурившись и перечитав ещё раз, ненадолго задумался.
— А ведь вы, пожалуй, правы, Фонтанель, — сказал со вздохом. (Секретарь наклонил голову.) — Письмо прелюбопытное… Знаете, что? Вызовите Шаброля. Пусть придёт сейчас же.
Помощник министра Шаброль явился незамедлительно. В полицейских делах он был правой рукой Тьера и пользовался его полным доверием.
— Вот, ознакомьтесь-ка, — произнёс Тьер без предисловий и протянул письмо.
— Неожиданно… — минуту спустя протянул Шаброль, озадаченно возвращая бумагу министру.
Для такой реплики текст письма давал все основания…
«Уважаемый мсье Тьер! — писал неизвестный автор. — Вы, разумеется, знаете о недавнем происшествии на улице Капуцинок, о котором писали все парижские газеты. Нападение на английского дипломата Гилмора; изъятие у него крупной суммы денег, тут же разбросанных по мостовой; неожиданное появление на месте происшествия одного из лидеров польской политической эмиграции Лелевеля…
К вам обращается тот, кто организовал это происшествие. Возможно, Вам интересны мотивы моих странных на первый взгляд действий. Я готов пояснить их Вашему доверенному представителю при личной встрече. Поясню также, чем опасен для интересов Французского королевства союз английской тайной службы и польской эмиграции. А такой союз реально существует, и я могу это доказать. И, наконец, хотел бы сделать предложение, интересное как для Вас, так и для сообщества, которое я представляю.
Если моё предложение о встрече принимается, я буду ждать Вашего представителя двадцатого декабря, в шесть часов вечера, у входа в кафе “Лихой гусар”, что на улице Монмартр. Он должен быть один. Пусть держит в левой руке книгу — любой роман Виктора Гюго. Мой помощник встретит его и препроводит к месту нашей встречи.
Прощайте, мсье. Надеюсь, что встреча состоится. Она обещает стать взаимовыгодной».
Письмо, разумеется, было не подписано.
— Что вы думаете по этому поводу, Шаброль? — спросил Тьер, откидываясь на спинку стула.
— Пока я думаю только об одном, господин министр. До назначенной встречи осталось три дня, и за это время предстоит решить, надо ли на неё соглашаться.
— Резонно. А чем мы рискуем?
Это был излюбленный вопрос Тьера. Человек осторожный, он никогда не принимался за дело, не выяснив, есть ли в нём хотя бы крошка риска.
— Да, пожалуй, ничем, — ответил Шаброль, подумав. — Сама по себе встреча ни к чему не обязывает. Обязывают поступки, из неё вытекающие, но это всё потом. Сначала надо встретиться, надо выяснить намерения контрагента. — Помолчав, добавил: — Если нам это интересно…
Было ли это интересно Тьеру? Более чем. Интриги английской разведки, избравшей Париж для шашней с польской эмиграцией, не просто раздражали — были опасны. Во время недавней встречи король высказался о том совершенно определённо, и он тысячу раз прав. Не хватало только вызвать ярость России, обнаружившей, что враждебная ей игра затеяна здесь, на французском поле…
Очевидно, что умный и ловкий человек, организовавший нападение на Гилмора, хочет сорвать планы англичан. Франции это вполне на руку. Де Бройль, кстати, во время той же встречи припомнил поговорку «Враг моего врага — мой друг». Он же высказал мысль, что, возможно, этот человек мог бы пригодиться…
Вот и отлично. Человек сам вышел на связь. Грех было бы не воспользоваться, — с должной осторожностью, разумеется.
— Встреча состоится, — решительно сказал Тьер. — А вы, Шаброль, за эти дни подберите агента, который пойдёт в кафе. Человек нужен толковый, сообразительный. Впрочем, его главная задача — слушать, запоминать и передать всё до последнего слова. И тем не менее…
Шаброль поднялся и посмотрел на министра сверху вниз.
— Не надо никого подбирать, — произнёс твёрдо. — Если не возражаете, на встречу пойду я. — И добавил с улыбкой: — Кстати, роман Гюго у меня найдётся.
Теперь уж поднялся и Тьер. Положив руку на плечо помощнику, взглянул благодарно.
— Это лучший вариант, — сказал негромко. — У меня ощущение, что встреча будет важной. Очень важной.
Руки были заняты покупками, и панна Беата постучала в дверь носком ботинка. Она открылась тотчас, как будто горничная Бася поджидала хозяйку на пороге.
— Добрый вечер, барышня! — пропищала девушка, принимая сумки. — Устали небось, набегались по магазинам да лавкам?
— Что набегалась, то набегалась, — рассеянно сказала Беата, снимая шубу и шапку. — А что, пан профессор дома?
— Дома, дома. Вас ждёт. Уже три раза спрашивал, не вернулись ли.
Лелевель снимал большую удобную квартиру в доме № 5 на респектабельной улице Пирамид. Жили в ней сам профессор и панна Беата. Днём готовить и убирать приходила Бася — дочь одного из эмигрантов, который был знаком с Лелевелем.
Поправив волосы, примятые шапкой, Беата прошла в кабинет к дяде.
Лелевель сидел за столом, опершись подбородком на сложенные кисти рук, и пристально смотрел на пляшущий в камине огонь. Вид у него при этом был то ли задумчивый, то ли расстроенный. Поднявшись навстречу племяннице, поцеловал в щёку, румяную с холода.
— Хорошо выглядишь, — заметил рассеянно. — Как сходила?
— Да вот, набрала всяких мелочей. Будем дарить гостям на Рождество.
— Подарки — дело хорошее… Садись, — профессор указал на кресло возле камина.
Сам сел в другое. Помолчал.
— Плохие новости, Беата, — сказал наконец негромко.
— Что случилось, дядя? — быстро спросила Беата, подавшись к Лелевелю.
— Час назад приходили полицейские приставы.
— Зачем?
— Вручили предписание о моей высылке из Парижа.
— Ну, и что? Вам уже такое вручали три месяца назад.
— Тогда мне дали неофициально понять, что документ о высылке, в общем, формальный, и я могу оставаться… пока.
— А теперь?
— На этот раз всё по-настоящему. Третьего января, после рождественских праздников, за мной приедут и выпроводят из Парижа. — Профессор помолчал. — Такое же предписание получил Ходзько. Нас высылают обоих.
Глядя на подавленного Лелевеля, Беата с болью и жалостью заметила вдруг, что за последние месяцы профессор сильно сдал. И волосы окончательно поседели, и морщины обозначились резче, и мешки под глазами набрякли… Хотя чему удивляться? Девушка была ближайшей и наиболее доверенной помощницей дяди. Уж она-то знала, сколько физических и душевных сил отнимает у него политическая борьба. А теперь и эта высылка… Нетрудно сообразить, что она фактически парализует
