Действительно, что нам стоит подождать годик…
Мы вышли вместе с Алешей, и я попросила объяснить вразумительно, почему эти самые тау-частицы так безумно волнуют человечество и вообще какой в них прок.
— Ну, не думаю, чтобы они так уж волновали все человечество, — сказал он, — и проку в них пока никакого. Видишь ли, они обладают огромной проникающей способностью. В сущности, тау — это призрак, несущий энергию. Мы научились эти частицы регистрировать по методу старого Шандора. Но вот «вопрос: можно ли их использовать? Илья рассчитал теоретический вариант, в котором трансформация, то есть превращение тау-излучения в привычные и удобные для использования формы, не выглядит некорректно, как говорят математики. На практике это означало бы возможность загребать прямо из космоса сколько угодно энергии. Представляешь, какое огромное дело? Тут есть от чего волноваться ученым.
— Понимаю, — сказала я. — Но Шандор отрицает…
— Отрицает, конечно. Тау мчатся неудержимо, они могут оставить след на пленке, но ничто не способно их поймать, сконцентрировать, направить их энергию, скажем, по проводу.
Тут я вспомнила о книжке с комментариями Шандора. Кстати: не забыть сегодня же отдать ее старику. Я показала Алеше страницы с подчеркнутым текстом. Он очень заинтересовался — вчитывался, морщил лоб, размышляя, а я невольно залюбовалась им. В Алеше много мальчишеского, непередаваемо милого, когда он вот так задумывается. В такие минуты с него слетает бравада, лихая повадка… Алеша бормотал: «биофор… это что же — несущий жизнь?.. биофорные свойства…» И медленно, нараспев, с удовольствием повторял: «Себя пищу жизнь не дам больше солнце бог не буду…» Ему нравятся древние тексты. Историей — вот бы чем ему следовало заняться, он прирожденный историк.
Потом он стал мне рассказывать о своем друге и сопернике Мухине — какой это хороший, настоящий парень, очень самолюбивый, правда, но ведь ничего плохого в этом нет… Если бы Вторая Плутоновая не стала для него, Алеши, делом жизни, то он бы, не задумываясь, уступил Мухину право участия в ней. Так он сказал. Но при этом смотрел на меня как-то вопросительно… Неужели догадывается о том, что Прошин поручил мне сделать выбор?..
14 апреля, утро
Что со мной творится?
С трудом заставила себя сесть за дневник. А ведь я так привыкла к нему за эти годы.
Весь вчерашний вечер у меня сидели Инна и бывшие мои «паладины». Впервые за столько лет снова собрались в полном составе. Конечно, я была рада, что вижу всех в сборе. И в то же время испытывала какое-то чувство вины. Сама не понимаю, что это…
Глупости. Ни в чем и ни перед кем я не виновата.
Костя немного размяк, пустился в воспоминания. Добрый, прямодушный, вечно озабоченный чужими делами Костя.
— Вот что, — сказал Илья. — Мы давно друг друга не видели, и мы не слюнявые старички, чтобы вспоминать прошлое. Давайте говорить о том, чего друг о друге не знаем.
— Давайте! — подхватил Алеша, глядя на меня, и мне стало ясно, что сейчас он сделает ужасную глупость.
Я посмотрела на него так, что он сразу понял. Засмеялся, подмигнул: мол, не беспокойся.
— Давайте, — повторил он уже другим тоном. — Начинай ты, Илья. Как живешь? По-прежнему каждый вечер бегаешь на танцы?
Мы засмеялись. Илья — и танцы! Даже Инна улыбнулась. Она выглядела не то чтобы-усталой, а внутренне встревоженной, мне даже казалось, что она хотела чем-то со мной поделиться, но сдерживала себя.
А Илья все поглядывал на меня исподлобья. Наблюдал, что ли. И вдруг сцепился с Алешей. Я не успела даже заметить, с чего началось. И пошло, и пошло.
— Ты принимаешь мир таким, каков он есть, а я — каким он должен быть, — кипятился Илья. — И нечего склонять меня к щенячьему восторгу!
— К административному восторгу ты склоняешься, вот к чему, — отвечал Алеша. — Тебе дай волю — всем позатыкаешь рты. Если даже ты и прав, то к чему делать вид, что тебе одному известна истина в последней инстанции, а все остальные — сонные тетери?
— Чайная ложка рассудка на бочку физической силы!
— Громыхающая телега самомнения!
Костя пытался их унять, но они его не слушали. Я взмолилась:
— Перестаньте, ребята, прошу вас! В кои-то веки собрались…
— Ладно, — сказал Илья. — Прекращаю спор только потому, что ты уходишь завтра в космос. Нервы космонавта надо беречь. — Он отодвинул недопитый стакан витакола и поднялся. — А лунному доктору пора отдыхать. Ты идешь, Алеша? Или остаешься?
Я отвернулась. Услышала напряженный голос Алеши:
— Пошли. Провожу вас, а то еще заблудитесь в здешнем лабиринте.
Глупо скрывать, сама понимаю. Но почему-то не могу вот так, сразу, во всеуслышание. Прежде надо самой во всем разобраться.
Вскоре Алеша вернулся. Он остановился у двери и смотрел на меня… не знаю, как… как язычник на божество…
Ни о чем я больше не думала. Просто кинулась к нему…
Сейчас утро. Алеша недавно ушел. Он так счастлив, а я… Просто язык не поворачивается сказать ему…
Что мне делать, что мне делать?!
Он не простит, когда узнает. Ну зачем ему этот проклятый Плутон?
Стоп. Время идет, скоро докладывать Прошину. Надо собраться с мыслями. Вот оно, главное: он будет со мной, но не будет счастлив. Он же мужчина, космонавт. Разве ты не любишь его. Марта Роосаар? Ведь ты любишь его. Ведь нельзя так — я или Плутон…
Я взяла свое заключение и передиктовала его. Слово в слово. Только вместо «Мухин Кирилл» теперь написано «Морозов Алексей». Вот и все. Вот и все.
А теперь — позвонить Прошину…
14 апреля, вечер
Сегодня в семнадцать ноль-ноль по земному времени на «Ломоносове», корабле класса «Д», ушел Алеша.
15 апреля
Полноземлие кончается. На земной диск наползает тень.
Вчера уйма народа провожала Вторую Плутоновую. В толпе скафандров я потеряла Алешу из виду и вдруг услышала в шлемофоне его голос: «Марта, до свиданья!»
— Алешенька! — закричала я. — Родной мой, буду тебя ждать!
Ждать. Опять ждать.
Дура ты, Марта Роосаар, ох, какая дура! Сама, своими руками…
Кончается полноземлие. У ребят неважное настроение. Костя чем-то удручен. За обедом я спросила его, что стряслось. Костя промолчал, за него ответил Виктор Чернецкий:
— Наш друг Буров обозвал его работу о релятивистских электронах чушью. — И добавил, хлопнув Костю по плечу: — Не горюй, человек. Не для Бурова вперяем мы, как сказал поэт, пытливый взгляд в звездный лик Вселенной.
— Завтра он улетит на Землю, — буркнул Веригин.
— И воцарится на Луне мир, в человецех благоволение, — подхватил Виктор. — Пойду-ка я починю линию общей связи. Где мой любимый тестер?
