ловушек, он произнёс заклятие, отменяющее всё волшебство, правильно?
— Да, в пылу гнева он не подумал, что это заклинание отменит и его колдовство. Но если бы ты не сняла нас с ёлки, то мы бы погибли, ёлка-то мгновенно исчезла. Ты, милая, спасла много жизней! А теперь тебе пора домой, а то прозеваешь рождественского ангела и он не выполнит твоё желание.
Феечка вышла на улицу. Снегопад давно прекратился, было тихо. Её уже ждала повозка, запряжённая в стаю красногрудых снегирей. Они быстро домчат её до дому. Светика счастливо улыбнулась…
Екатерина Бадьянова
Звёзды — светлячки и кинжал, зарытый в лесу.
До наступления рассвета оставалась жалкая горстка песка, что Хэвон соскрёб с черепиц на крыше детского приюта. Ладони окрасились в огненно-красный. В озорных карих глазах сверкнули первые солнечные лучи. Браслет из ракушек на запястье игриво звякнул. Хэвон улыбнулся, подтянул длинный носок на левой ноге и свесил её с края, вторую — прижал к себе, обхватив руками, и положил подбородок на коленку, обмотанную старым бинтом. На нём осталось пятно засохшей крови. Его нужно было давно сменить, но Хэвон носил бинт с гордостью и для устрашающего вида. Дети боялись крови.
С высоты второго этажа, пейзаж открывался убогий. Серые стены и пустой задний двор, заваленный ящиками, бочками и балками. На влажной земле валялись бесхозные железяки, сломанные трубы и чьи-то жёлтые башмачки. Город окутан молочной дымкой. Крыши небольших домишек, словно зубья гор, выплывали из тумана. Яркие вывески рамённых, круглосуточных магазинов и вертикальных реклам мелькали за пределами ворот. Люди спали.
Хэвон проснулся до общего подъёма и зависал на крыше, пока никто не видел. Всё равно никто не хватится, даже когда няня обнаружит, что под смятым, колючим одеялом не он, а школьный портфель с разноцветными звёздами.
Он, прищурив один глаз, смотрел, как сквозь пальцы утекал огненный песок. Солнце поднималось выше.
Сегодня во сне к нему пришла мать:
— Ты позоришь меня! — в припадке кричала она. — Из тебя никудышная ведьма, Ли Хэвон. Жалкий и бесполезный. — Мать смаковала каждое слово и мерзко улыбалась.
Она и при жизни так говорила, — сумасшедшая фанатичка. А когда не стало отца, совсем одичала. Хэвон ненавидел жизнь ведьмы всем нутром: плевался колкостями, разбивал амулеты, опрокидывал котелки с отварами и проклинал мать. Та всё никак не могла уняться: била, поучала и терзала странно-режущими заклинаниями. Порезы на руках и ногах не заживали. Магию можно вылечить только магией, но он не знал ни одного заклинания.
Хэвону было шесть лет, — почти признанная ведьма — когда мать чуть не сожгла его комнату и не подорвала пятки кровожадным заклинанием. Он отказался проходить посвящение и приносить клятву на крови.
Каждое полнолуние ведьмы собирались в близлежащем лесу. На шабаше все проводили совместные ритуалы и напитывались ведьминской землёй. Насыщали духов, веселились и резали всё, что попадётся под руку: свою плоть, кору деревьев, землю, травы, — священное действие. Разжигали большущий костёр и зловеще насмехались над людьми.
«Дух» — бессмертная материя, сгусток энергии неизвестного происхождения, что после смерти одной ведьмы тут же находит новое тело и даёт хозяину магическую силу. Ведьмами не рождались, ведьмами становились не по своей воле. Дух требовал и питался кровью хозяина. Чужая кровь редко использовалась, разве что для некоторых ритуалов.
В тот день, когда огонь поглотил комнату, Хэвон разбил окно и выскочил наружу. В голые пятки вонзились мелкие осколки стекла. Он скрипнул зубами от боли и бросился бежать. На его глазах сгорала обитель, в которую он никогда не надеялся вернуться.
От запаха магического дыма слезились глаза. Он утирал слёзы, и уносил ноги как можно дальше от этого проклятого места и матери. На песочных щеках осела сажа, тёмно-каштановые волосы, поцелованные огнём, дымились.
Он бежал через ячменное поле. Колосья то и дело хлестали его по лицу и рукам, словно по наставлению матери. Как только золотистое поле закончилось, за ним начиналась лесная тропа. Хэвон остановился, чтобы перевести дыхание.
Он поднял уставший взгляд на высокие стволы деревьев. Сердце пропустило удар. Противный голос внутри шептал о том, что там его ждут, — проснувшийся Дух звал. Но мальчишка сопротивлялся, не понимал, о чём ему говорили.
В воздухе запахло смертью: свежий осенний ветер, смешанный с гнилью пожухших листьев и кровью, как остриё ритуального кинжала — алая сталь с подтёками.
Смерть всегда пахнет свежестью. Человек сразу и не поймёт, но ведьмам хорошо знаком этот запах.
Хэвон почувствовал опасность и отторжение. Его суть и всё ещё человеческая душа боролись не на жизнь, а на смерть.
В этот же момент его детское запястье окольцевала ледяная материнская рука. Она вцепилась длинными ногтями в кожу мёртвой хваткой. И до одури больно сжала.
Перед глазами заплясали звёзды.
— Умница, сам привёл себя сюда. Мама тобой гордится, — она плотоядно улыбнулась и рывком потянула за собой.
В тот день его человеческая душа умерла.
В тот день ему пришлось пролить собственную кровь и стать настоящей ведьмой.
В тот день у него не было другого выбора. Хэвон изначально не имел права стать кем-то другим.
Жизнь всех ведьм сочилась лунно-солннечной магией. Плевалась рунами и заговорщицки звенела ритуальными атрибутами. Высокое пламя свечи в тёмной комнате благословляло на удачу.
***
Мать умерла, когда Хэвону исполнилось тринадцать.
Злосчастный летний день, поздняя ночь и тупой кухонный нож на полу. А ещё зеркальная лужа крови, въевшаяся в доски. Высокопочитаемую, в своих кругах, ведьму кто-то зарезал. Она не смогла себя защитить? Или не захотела? Однако, странно.
Хэвон заявился домой вместе с первыми персиковыми лучами. На пороге сидел и умывался рыжий кот, которого он время от времени подкармливал. В тайне, естественно. Хэвон запустил пальцы в длинную шелковистую шерсть. Кот коротко посмотрел на него, и словно чего-то испугавшись, оскалился, и скрылся за углом дома. Хэвон насторожился. Кот никогда так себя не вёл.
Переступив порог, первым, что он увидел, — мёртвое тело матери.
Сначала Хэвон не поверил. Застыл на месте и пялился. Искал что-то на иссиня-мраморном лице, но, не
