Голову на отсечение я бы, разумеется, не дала, разве что голову Пимена, но мне показалось, он не врет и действительно не в курсе деталей. Но Наталья или Марья могут знать, и сама Пелагея и даже Анна — определенно.
— То дело боярское, не холопье. Ты, матушка, спросила, я ответ дал, а что, почему, разве мне ведомо? Там Епифанька пришел, прикажешь звать?
Я кивнула. Никогда я своей жизни я не была озадачена сильнее: сватали девушку, не пригодную к роли жены, но как знать…
— Стой. А что, боярин тот и граф какого возраста были?
— Так мужи, — опять пожал плечами Пимен и, открыв дверь, поманил к себе кого-то. Уточнять, что он имел в виду под «мужами», я уже не стала, все выясню у своих баб и падчериц.
Епифанька, кем бы он ни был, меня побаивался. Я ждала его появления с любопытством — ему доверяли убирать трапезную, а входить к боярыне он не спешил. Пимен потерял терпение, выскочил из кабинета и затолкал ко мне худющего паренька. Я махнула рукой — выйди, мол, и дверь закрой. И не надо за меня опасаться.
Епифаньке было лет семнадцать, но вот был ли он блажной, как назвал его Пимен — возникли сомнения. Он бормотал что-то себе под нос, не поднимал головы, и все же я видела в этом какую-то наигранность.
— Посмотри на меня, — ласково попросила я. — Не обижу. — Епифанька выпрямился, перестал бормотать. — Скажи, ты в трапезной убирал, когда боярина убили?
Он кивнул.
— А что видел, что слышал? Заходил кто, входил, выходил? Видел кого?
Епифанька помотал головой. Очень выверено-быстро, не так, как если бы еще не дослушал меня и изо всех сил попытался бы сыграть в искренность, и не думая долго. Но, возможно, я спросила не так, он ответил мне на последний вопрос, прослушав прочее.
— Что видел? — повторила я. — Расскажи. Не бойся. Или, может, голоса какие были? Или приходил кто, спускался? Или в трапезной был?
Епифанька опять замотал головой. Я уже было решила, что сидела в кабинете с мужем достаточно долго, что из трапезной успели все убрать, и лишь потом кто-то пошел осуществлять свое темное дело, но Епифанька вдруг издал короткое мычание, поднял руки и провел по лбу сперва правой рукой, потом левой.
Что за… Есть ли связь, что именно в этот день убирать — или присматривать — за трапезной прислали того, кто ни под одной пыткой не расскажет, как было дело? Как ни растягивай его и ни жги… Но пока я кусала губы и кривилась, Епифанька еще раз повторил свой выразительный жест.
— О чем ты? — нахмурилась я. — Что это?
Епифанька в отчаянии промычал еще раз и снова огладил лоб. Я его не понимала, а он как мог пытался сказать, что видел.
— Пимен! — крикнула я. В дверь с готовностью просунулась борода. — А ну скажи, кто сюда Епифаньку в тот вечер прислал?
— Так Петр, боярыня, — прогудел Пимен. — Он уже который день-то тогда лежал? Осьмой? Спину сорвал. А сейчас здоров сызнова, только надолго ли?
— А оставался кто, когда мы с боярином в кабинет ушли?
— Так никого, матушка.
— Аы-ы!
Епифанька тряс головой с такой яростью, что я растерялась. На Пимена он даже и не смотрел — возможно, то, что видел Епифанька, словам Пимена не противоречило, но жест?.. Он в который раз повторил этот жест, и ведь это значило что-то очень определенное, что не спутать ни с чем. Я не должна была спутать, то, что показывал Епифанька, нельзя было трактовать двояко — если бы на моем месте была настоящая боярыня Головина, она, скорее всего, поняла бы пантомиму с первого раза.
Меня осенило.
— Пимен, а боярышни были разве в трапезной с нами?
— Да что ты, матушка? — ужаснулся Пимен. Спросила я что-то настолько недопустимое, что у бедняги борода затряслась. — Разве то можно?
Откуда я знаю, можно или нельзя, идиот, подумала я, а Епифанька встрепенулся, закрутил головой. Боярышни? Лента, повязанная вокруг головы? Или кто-то из моих девок-холопок?
Глава четырнадцатая
— О чем он говорит? — пробормотала я. Пимен расслышал, несмотря на мычание Епифаньки.
— Да Пятеро ведают, матушка, — озадаченно откликнулся он. — Дурной он. Боярин-батюшка бы его продал, кабы не Фроська.
— Фроська?..
— Так сестра она ему, — пояснил Пимен. — Как ее в твой двор за Трофима отдали, а этого вон… с ней вместе, и жалко ведь его, хлопчик работящий, добрый.
В его голосе зазвучали незнакомые мне прежде нотки. Что же, Пимен способен на сострадание — почему нет? У меня у самой Епифанька вызывал симпатию — и нет, он вовсе не был дураком, но кто будет заниматься социализацией немого в это время?..
— Пимен?.. — окликнула я, понимая, что начинаю разрываться на тысячу маленьких боярынь. Но ничего, у меня полно тех, кому можно делегировать что угодно и спросить по всей строгости, если не выполнят.
— Ась, матушка?
— Помолчи, — прикрикнула я на разошедшегося Епифаньку, и он, как ни странно, послушался, замер, приоткрыв рот. — Баньку назад получить хочешь, Пимен? Правда, ту я тебе не верну, но что-нибудь да придумаю… Вот что, Пимен… Найди мне помещение, теплое, просторное, такое, чтобы там поставить столы и лавки, и… ты же грамотен? А кто у нас еще грамоте обучен?
Пимен обалдело открыл рот. Я уже не могла сказать, кто глупее выглядит — он или Епифанька.
— Так, матушка… Акашка, сын мой, сам учил, так он отрок еще?
— Отлично, — кивнула я. — Вот ты с Акашкой этим и займешься. Школу сделаем, ясли… Смотри, — я указала на Епифаньку, — ты его дурным мнишь, а он не дурен. Я тебе это сейчас докажу в два счета.
И, пока Пимен продолжал хлопать глазами, улыбнулась Епифаньке. Это я виновата — закидала его вопросами, не выяснив, как он воспринимает мир. Сколько таких Епифанек по всему городу что среди холопов, что среди вольных и даже дворянских и боярских детей? Учить и социализировать их мне придется самой, пусть я не знаток и даже не дилетант, нахваталась чего-то из статей, не факт, что вообще профессиональных… Но я образована, справлюсь.
— Смотри на меня, слушай, и если да, то кивни, а если нет — помотай головой, — отчетливо сказала я. — Уразумел?
Епифанька кивнул.
— Тебя Петр прислал? — Кивок. — Он часто так делает? — Опять кивок. — Ты убираешь со стола? — Кивок. — А ставишь яства? — Отчаянное мотание. Великолепно пошло, теперь главное — мне не сбиться. — Ты в тот день пришел, в трапезной был кто?
Епифанька
