У него была голова на плечах, вот он и знал, как не остаться в убытке. А она не спрашивала, что и как. Он все равно бы ей не сказал, потому что не раз повторял, что в его служебные дела ей не стоит вмешиваться, вся эта грязь не для женщин. Она не вмешивалась, не расспрашивала, тем более Теофиль был порядочным человеком. Пил, конечно, много, но никогда не пропивал зарплату, только чужие деньги. Каждый месяц всю зарплату он приносил домой вместе с расчетным листком, так что она знала, сколько он заработал. На эти деньги она покупала ему сигареты и водку по карточкам, чтобы в доме было спиртное для важных гостей, как этот Раймонд, например.
На зеленую ветку вползла прозрачная гусеница. Она ползла, оставляя за собой блестящую полосу слизи. Камера приблизилась, и на какое-то мгновение стали заметны пульсирующие внутренности существа. Пани Олькевич с отвращением отвела взгляд от экрана. Такое безобразие не должны показывать по телевизору, потому что человеку становится нехорошо, подумала она, краешком глаза поглядывая на гусеницу. Она вздохнула с облегчением, когда гусеница исчезла в клюве красивой птицы. Птица улетела, размахивая крыльями, а Ядвига радостно захлопала в ладоши.
– Ты пока смотри, а я с Раймондом немного пройдусь, – сказал Теофиль, подойдя к шкафу с одеждой.
– Куда вас несет в воскресенье? – спросила она раздраженно, недовольная, что ей мешают смотреть такую интересную передачу.
– В комиссариат зайдем кое-что проверить и вернемся. Мне нужно немного поработать с бумагами.
– Будь к двум, сегодня отбивные на обед, – она встала со старого кресла. Подошла к шкафу и легонько оттолкнула мужа:
– Что ты там разглядываешь как в музее? Сейчас что-нибудь подберу, – сказала она, посмотрев на ряд поглаженных рубашек. Она не знала, что ему лучше надеть.
– Возьми эту, – она протянула ему первую попавшуюся, – а галстук тебе, наверное, не нужен в воскресенье, если ты в комиссариат не в рабочее время идешь.
– Да, пойду без галстука, но отбивную с картошкой и капустой поставь в духовку, что-то мне подсказывает, что я задержусь.
– Теофиль, побойся Бога, воскресенье ведь. Хоть раз мы можем по-человечески вместе сесть за стол? – рассердилась Ядвига. Целую неделю его не было, и даже в выходной день не было ни минуты покоя. После того, как дочери стали жить отдельно, по воскресеньям ей особенно не хватало домашней суеты. А теперь запланированные еще во вторник отбивные придется есть в одиночестве?
– У меня еще пирог в духовке. Опять столько работы коту под хвост?
– Послушай, женщина, – прошептал Олькевич ей на ухо. – Мне нужно спасать Раймонда, у него серьезные проблемы, так что отбивные могут подождать. И никому ни слова, особенно соседкам, потому что это государственная тайна. Если хоть одна узнает, что с Раймондом что-то случилось, сразу разнесет по всему району. А я вернусь, как только смогу.
Он заправил выбранную женой рубашку в брюки, поправил подтяжки и перебросил через руку серый пиджак. Было тепло, поэтому он не хотел его пока надевать. Ядвига строго на него посмотрела и нахмурила брови.
– Посмотрю, когда выйду из подъезда, тепло или нет. Если похолодает, надену, – объяснил он, и, чтобы не вступать в дискуссию, быстро пошел на кухню.
– Ну что, пан Раймонд, заскочим на Кохановского, там все выясним и запишем, чтобы не было недоразумений.
– Думаете, обойдется без последствий? – спросил обеспокоенный Раймонд Ливер.
– Ну, что-то, конечно, будет, это как дважды два четыре. Но тебе повезло, ты знаешь нужного человека, то есть меня, – рассмеялся Олькевич, похлопывая расстроенного гостя по плечу. – Теофиль Олькевич такой, какой есть, но о своих позаботиться может, – добавил он с гордым видом.
10:55
– Пан Ричи, ну не знаю я, где он. Куда-то исчез еще позавчера. Он должен был прийти с выручкой, но его не было на месте. Мы рассчитываемся в «Смакоше», потому что это хорошее место, спокойное, есть, где посидеть, тепло и культурно. Вы сами знаете. Я ждал его почти до закрытия, около десяти вечера пошел домой, потому что он не появился. Я удивился, он ведь каждый день исправно приносил выручку, как договаривались. Так что я ничего плохого не подумал. С каждым может случиться, поэтому я не стал поднимать всех на уши. Я подумал, что женский день был, может, он выпил лишнего, когда протрезвеет, появится. А если деньги потратил, так придется какое-то время под «Певексом» бесплатно постоять, пока не отработает. Не велика потеря, да? Мне что, я ведь только выручку принимаю, – улыбнулся левой стороной лица Тунё Клык, демонстрируя золотой зуб. Тунё несколько месяцев учился так улыбаться, и у него все лучше получалось. После того, как он вставил верхнюю тройку, он заметил перед зеркалом, что, когда он улыбается, верхняя губа остается неподвижной, и золотой зуб не виден полностью. Инвестиция в золото не имела бы смысла, если бы ее никто не замечал. Поэтому Тунё начал тренироваться, и теперь губа приподнималась, как занавес в Польском театре. Гримаса была немного неестественной, но золотой зуб был виден во всей своей красе.
– А если он в квартире? Может, лежит там пьяный? – спросил Ричи.
– Когда мне гардеробщик в «Смакоше» пан Эдик сказал, что вы разыскиваете Корболя, я сразу пошел на площадь Молодой Гвардии, это недалеко. Он снимает комнату в приличной квартире у одной пожилой женщины. Я подумал, что не будет проблем, я его разбужу, если он лежит там пьяный после вчерашнего. Но эта женщина рассказала мне, что его уже несколько дней не было дома. Так что дело оказалось сложнее. Я пришел сказать, что мои поиски, хоть я очень старался, ни к чему не привели. Единственное, что я случайно узнал от Франца из табачного бизнеса…
– Табачного бизнеса? – удивился хранивший все это время молчание Бродяк.
– Он продает сигареты поштучно на Лазаревском рынке, – объяснил Тунё, криво улыбнувшись.
– Так что ты узнал? – нетерпеливо спросил Ричи.
– Я узнал, что Франц накануне женского дня развлекался в «Магнолии» в компании других коммерсантов с Лазаревского рынка, они вместе выпивали за здоровье женщин городов и весей Народной Польши. Пили «Советское игристое» как приличные люди. Франц сказал мне, что компания действительно была приличной, потому что никто за весь вечер даже не облевался и не подрался, не считая небольшой стычки возле гардероба, когда гардеробщик хотел им втюхать чужие куртки, а они хотели сделать ему сережки из номерков. Франц уже вынул нож с двенадцатью лезвиями и начал искать на нем штопор, потому что подумал, что им легко сделать дырки в ушах…
– Наплевать на гардеробщика
