своему назначению, есть всеобщее чувство всех приходящих в самосознание. Это чувство сожаления и скорби служит доказательством потери лучшего. Если бы люди, исходя из грубого, животного состояния, мало-по-малу, в течение веков, достигали совершенства в умственной, нравственной и религиозной жизни: то в них было бы только чувство радости о новых приобретениях, и не имели бы они чувства скорби о том, что они не то, чем должны бы быть по своему назначению. Но чувство это, особенно по отношению к нравственному совершенству, есть чувство всеобщее. Все признают, что нравственная наша жизнь, жизнь, являющаяся в действительности, далеко не соответствует требованиям совести, не согласна с идеей о благе высочайшем, которую мы сознаем в себе; поэтому не довольствуемся какими-нибудь частными успехами в добре, но всегда желаем полной, непрерывной добродетельной жизни, и когда не достигаем ее, то сокрушаемся и скорбим об этом. Как в органической жизни видим полноту, по которой все члены тела отправляют назначенное природой дело, видим непрерывность, по которой отправления телесные – обращение крови и соков – в свое время беспрестанно совершаются: так, чувствуем мы, и в нравственной жизни должны бы быть непрерывное соответствие назначению, полная и цельная жизнь добродетельная. Но этой полноты и целости духовной жизни не находим в себе; она нарушается влечениями ко злу, которые осуждаются совестью, и потому мы сокрушаемся и скорбим об этом. Если бы такое состояние наше было естественным (нормальным), если бы Творцом устроена была в нас жизнь, смешанная из некоторых порывов к добру и из многочисленных влечений ко злу, то не было бы в нас чувства скорби и раскаяния об опущенном добре и о сделанном зле. Но это чувство в роде человеческом всеобще. Неужели примесь зла, особенно в нравственной жизни, была и в первоначальном состоянии человека, как только он получил бытие свое от всесовершенного Творца? В таком случае она имела бы начало не от человека, а от Виновника природы его; в таком случае надобно было бы допустить, что Он устроил ее несовершенной, с перевесом злых влечений над стремлениями добрыми, как это видим на опыте. Но так думать значило бы унижать понятие Существа Всесовершенного. Итак, с понятием о Существе Всесовершенном и с собственным нашим наблюдением несогласно признавать первоначальное состояние человека грубым, подобным состоянию животных, или смешанным, где стремления к добру и злу находились бы в беспрестанной борьбе и первые преодолевались бы последними. Против этого могут сказать: необходимый закон человека – усовершаемость, перехождение из менее совершенного состояния в более совершенное. Если, скажут, представлять себе первоначальное состояние человека, по его сотворении, совершенным: то для него не было бы высших степеней, на которые он мог бы восходить, оставалось бы стоять на одной степени совершенства, на которой он по сотворении, поставлен был Творцом. Справедливо, человек в первоначальном своем состоянии был ближе, чем теперь, к центру своей жизни, то есть, к Существу Всесовершенному, от которого должен почерпать и просвещение ума, и освящение воли, и блаженство. Но человеку кроме приближения к своему центру, и сообщения с ним предназначено было проявление в частности и применение к прочим существам природы того простого, немногого, что в нем положено было Творцом его, – все это не могло быть дано вдруг. Жизнь с многоразличием действий предоставлена была течению времени, в продолжении которого человек долженствовал применять центральное добро, сообщенное ему, к многоразличным своим отношениям во внешней жизни; благодаря этому применению он естественно приобретал бы множество познаний – опытность, упражнял и утверждал бы волю свою в добре при сношениях с другими существами. Здесь могла и должна была раскрыться для него возможность – то, что лучшего имел он в себе, выражать в частных действиях или согласно, или вопреки тому закону, который он сознавал внутри себя. Если-бы не было этого, человек был бы невольным, страдательным орудием проявления совершенств Божественных. В таком случае он не имел бы свободы – одного из отражений высочайших совершенств Божиих. Так первосозданному человеку предлежало возрастать не в центральном своем богатстве, которым он обладал, не в идеях, а в применении их к опыту, к действительной жизни. Поэтому первосозданный человек, при всем своем совершенстве, не остановился бы на одной степени, а расширял бы свои познания, укреплял бы свою верность закону добра, вложенному в природу его, упражнял бы свои силы многоразличными опытами, и благодаря такому упражнению сил, конечно, более и более возвышался бы в совершенстве. А если представить первосозданного человека в состоянии грубом, физическом, в состоянии животности, то вместе с этим надлежало бы пресечь для него путь к усовершенствованию, к обнаружению высших сил, проявлению свободы, и отвергнуть вменение действий. Поскольку в животных нет ни сознания, ни свободы, ни способности различать добро от зла, то нет поэтому вменения вины. Таким образом и философия находит основание предполагать состояние человека в первые, по сотворении, дни лучшим и совершеннейшим, нежели каково оно теперь, и вместе с тем принимать ниспадение человека из лучшего состояния в худшее.
Разум наш побуждается искать причины; от чего произошло ниспадение человека из лучшего состояния в худшее? Когда в человеке есть неизгладимое желание и способность приближаться к Божеству и выражать в деятельной жизни его совершенства, то от чего нет этого на самом деле? От чего человека занимается предметами недостойными его, ставить целью то, что ниже его, более всего действует низшими способностями, которые находятся в обращении с существами конечными, господствующим началом большей частью бывает не сила ума, но противодействующая ей сила чувственности? От чего, вместо всеобщего центра, он лучше хочет устраивать центр внутри себя и вовлекать в него все прочее? От чего и влияние человека на прочие существа совсем не то, какое должно быть и вместо того, чтобы постигать их силой ума и действовать на них, он сам весьма много зависит от них? Откуда вся эта превратность? От Бога не может произойти такое расстройств. Бог есть Бог порядка, а не расстройства. От других причин вне человека оно также не может произойти. Эти причины могут быть или ниже его, или равны ему, или выше его. Низшие силы и существа не могли расстроить природы человека, потому что он был выше их и знал цену блаженства, в котором он долженствовал быть поставлен. Он предназначен был к общению с Богом; почему невозможно, чтобы он был оставлен самому себе, и хотя он должен был возрастать более и более и в познаниях и действовании, но союз его с Богом, которому в течение веков
