не бывает?
Она ждала, что Яромир по обыкновению возразит, но тот неожиданно согласился.
— Скорее всего…
Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Когда молчание слишком затянулось, Яромир вдруг спросил:
— А ты этого крылатого коня когда-нибудь видела?
— Нет, — Тайка мотнула головой. — Но уверена, что он существует. Откуда-то же берётся вдохновение?… А когда имеешь дело с чудесами, самое главное — верить в них. Иначе они обидятся и больше не будут с тобой случаться.
Зевнув, она закрыла глаза. Со сном всегда так: когда его ждёшь — не приходит, а когда хочется поболтать подольше — он тут как тут.
— Может, ты и права, — задумчиво произнёс Яромир. — По крайней мере, насчёт крылатых коней. Лошадь — благородное животное. Не то, что суслик. Доброму коню крылья будут к лицу. То есть, к морде. Знаешь, я бы не отказался когда-нибудь встретить этого твоего Пегаса, оседлать его и долететь до самого солнца. Скажи, а ты бы полетела со мной?…
Ответом ему была тишина.
— Эй? Чего молчишь? Спишь, что ли? — Яромир вздохнул. — Тогда хороших снов, дивья царевна. Уверен, в них ты и сама летаешь, и никто не сумеет убедить тебя, что так не бывает.
Все боятся перемен
— Ох, Таюшка-хозяюшка, слыхала? Тут такое приключилось! Харитошку помнишь? Энто бабы Лиды домовой. В общем, сбрендил он!
Никифор выглядел таким взволнованным, Тайка даже испугалась, как бы его удар не хватил.
— В каком смысле сбрендил?
— В самом что ни на есть прямом. Грит, не хочу больше быть домовым. Вы, мол, за свои дома цепляетесь, а энто предрассудки. Кругозор расширять надобно.
— Ничего себе! — ахнула Тайка.
Все домовые, с которыми она была знакома, жили по принципу «мой дом — моя крепость». Того же Никифора, бывало, на улицу калачом не выманишь. Сидит на печке, и хорошо ему, тепло. Да что там Никифор! Даже непутёвый Сенька-алкаш за своё хозяйство радел, как умел. А тут на тебе!
Признаться, она едва вспомнила этого Харитошку. На посиделки, которые Марьянка-вытьянка устраивала в заброшенном доме, он хоть и приходил, но обычно сидел в сторонке. Не пел, не плясал, даже угощение брал с оглядкой, будто всего стеснялся. А если к нему подсаживался кто-нибудь из кикимор или домових — краснел как помидор. В общем, как сказал бы Пушок, домовой-интроверт.
Стоило вспомнить коловершу, как он тут же появился. Вылез из-под стола, словно чёртик из табакерки, и заявил:
— А может, у него кризис среднего возраста? Я в интернете читал. Это когда вдруг задумываешься: а чего же я достиг в свои годы? Понимаешь: ни-че-го. И ка-ак нахлынет грусть-кручина.
— Кручина без причины — признак дурачины, — проворчал Никифор. — Пушок, ты Харитошку помнишь? Ну какие там годы? Он же молодой совсем. Даже борода ыщо не выросла — токмо бакенбарды.
— Значит, подростковый кризис, — не сдавался коловерша. — Все талдычат: ты должен быть домовым, потому что папка и мамка твои были домовыми. Семейная династия, все дела, А он, может, космонавтом быть мечтает? Или мороженое продавать?
— Действительно, а кто-нибудь спрашивал, чего он сам хочет? — Тайка почесала Пушка за ушком, и тот немедленно заурчал, как трактор.
— На вот, полюбуйся, — Никифор достал из-за пазухи кусочек бересты. — Энто Харитошка оставил, прежде чем удрать.
Тайка вчиталась в угловатые каракули:
«УХАЖУ ИСКАТЬ ЩАСТЬЯ!
ДОМ ОТДАЙТЕ КАМУ ХАТИТЕ.
КАК УСТРОЮСЬ В ГОРОДЕ ПРИШЛЮ ВАМ ПИСМО И ГАСТИНЦЕВ.
ХАРИТОН»
— Хм, значит, в город подался… — Тайка вернула записку Никифору. — Знаешь, а вообще там много возможностей. Можно, например, подъездным стать. Или автобусным.
Никифор неодобрительно покачал седой головой:
— Бери выше! Харитошка в музейные решил податься.
— Экспонаты? — не удержался Пушок. — А что, отличная карьера! Стоишь красивый, на тебя все смотрят, восхищаются… Хотя я бы на его месте лучше в домкультурные подался. Тогда на концерты можно хоть каждый день ходить!
— Тебе бы только куролесить, — Никифор с досадой отмахнулся. — Таюшка-хозяюшка, дай совет, шо делать-то?
Тайка пожала плечами.
— Ждать. А что ещё остаётся? Он же сказал, что напишет. Харитон — взрослый домовой, это его жизнь.
— А с домом? Как думаешь, ничего, если мы к бабе Лиде Анфиску поселим? А то она так намаялась, погорелица.
— Разве вы такие вопросы не на домовишниках решаете?
— Обычно да, но… в общем, у нас голоса разделились поровну. Одни говорят, что Харитошка одумается и вернётся, надо бы место придержать. А то где он потом дом по сердцу найдёт? Другие бушуют, мол, шиш ему. Кто, грят, хозяйство бросил, тот отступник и негодяй. Мой голос получается решающий. А я, ты ж знаешь, за Анфиской ухаживаю. Сталбыть, лицо пристрастное. О-хо-хо, за что мне это всё? — Никифор принялся обмахиваться салфеткой.
— Водички попей, успокойся, — Пушок придвинул ему стакан. — Не то тоже сбрендишь, а мы к тебе уже привыкли.
— Типун тебе на язык! — возмутился Никифор, но воды всё-таки выпил.
— А у Анфисы спросили? Помнится, после пожара она говорила, что боится снова не уследить и хозяев подвести, — Тайка припомнила, как рыженькая домовиха делилась с ней своими печалями. — Может, она ещё не готова?
— Да она никогда не будет готова, — насупился Никифор. — Но избыть страх можно только встретившись с ним лицом к лицу, и никак иначе… Ладненько, спасибо вам за советы, пойду я спать. Утро вечера мудренее. А завтречка на домовишнике всё и порешаем.
Осушив стакан до дна, он нырнул за печку, и вскоре оттуда раздался раскатистый храп.
Тайка с Пушком переглянулись.
— Тебе тоже кажется, что Никифор как-то
