в объятия.
Поскольку кавалер обещал Заире и Ринальди быстро воротиться, он не остался ночевать у Вальвиль и поехал в «Золотой якорь», любопытствуя узнать, о чем договорилась его любезная парочка.
— Отдаст ли тебе Ринальди сто рублей за меня? — нетерпеливо отстранив его ласки, осведомилась Заира.
— Конечно, милочка.
— Но почему ты не хочешь попросить дороже? Мне обидно. Не желая потакать алчности, кавалер наставительно сказал:
— Я уступаю тебя этому добряку не из корысти, а желая устроить твою судьбу. Получив от Ринальди деньги, я подарю их тебе.
— Это ты уже обещал. Сделаем так: отвези меня домой. Пусть Ринальди обращается к моему тятьке и уговаривается о цене, а сто рублей, которые получишь ты, отдай мне тайком.
В восхищении от практичности малышки и благодарный за отсутствие слез, кавалер обещал все.
Настал день прощального ужина у знаменитого ресторатора Локателли, даваемого в ознаменование отъезда кавалера де Сенгальта из Петербурга. По дороге кавалер намеревался отвезти Заиру в лачугу к родителям. Все утро она упаковывала вещи, а кавалер заучивал прощальные слова на тарабарском языке московитов, которыми он хотел сегодня удивить друзей. Собираясь домой, Заира облачилась в национальное платье, очень широкое, удачно скрывавшее ее располневшую фигуру; она выглядела в нем по-новому, более взрослой и совсем чужой. Снуя по комнатам, она то плакала, то смеялась, то пела. Сердце кавалера внезапно сжалось: он терял навсегда свою обожаемую девочку, которую он до сих пор любил, хотя она и порядком ему надоела. Не появись в его жизни м-ль Вальвиль, возможно, он не нашел бы сил расстаться с Заирою и, вследствие своей неразумной привязанности к ней, мог бы наделать глупостей.
Напевая, как птичка, она приблизилась к нему, сидевшему у стола, и нагнувшись, нежно и весело поцеловала в седой висок. Слезы потекли у него по щекам вопреки всем его усилиям. Замолчав, она обняла его за шею и разрыдалась. Он тоже плакал, — впрочем, не совсем понимая, из-за чего.
Они ехали в Екатерингоф в открытой коляске. Заира молчала, глядя на проносившиеся мимо кусты.
— Ты не забыл про деньги? — наконец осведомилась она.
— Как ты жестока! — невольно поморщился кавалер.
— Это ты жесток, — был ответ.
— Я не жесток.
— Но ты бросаешь меня.
— Дорогая! — сказал он прочувствованно. — Я был бы жесток, если бы взял тебя с собой и бросил где-нибудь в чужих краях. Сколько я повидал несчастных женщин, с которыми совратители поступили подобным образом! Если бы ты могла вообразить, во что они превращались!
— Но зачем тебе уезжать? Он вздохнул:
— Если бы у меня была возможность остаться в России, я никогда не расстался бы с тобой.
Признаться столь искренне в своей неудаче он смог только ей; впрочем, Заира не поняла.
Перед тем как выйти из коляски, он вручил ей деньги:
— Сто рублей я оставляю младенцу, а тебе — светлое будущее. Завидя коляску, великолепного барина и нарядную Феклу, вылезавших из нее, все семейство екатерингофского селянина высыпало из своей лачуги, пало ниц, целуя руки господину в знак благодарности и величайшего почтения. С трудом от них отвязавшись, кавалер шагнул назад к коляске, и тут Заира, не выдержав, взвыла.
— Не будем расстраивать друг друга напоследок, — обернувшись, обратился к ней по-итальянски кавалер. — Лучше утешь меня и скажи, любила ли ты своего Казанову?
Не спуская с него отчаянных глаз, Заира прижала кулачки к груди:
— Если боль в сердце — это любовь, значит, любила.
И оба, всхлипывая, бросились друг другу на шею. Истинный сын кулис, кавалер обожал чувствительные сцены.
У Локателли было шумно, весело и пьяно. Московиты и тут остались верны себе. Пили за здоровье отъезжавшего, за его благополучие, за всех присутствовавших — их было тридцать, — еще за что-то. Все лезли целоваться, орали, много ели и снова пили, так что когда дошла очередь до фейерверка, многие уже не в силах были подняться с мест. Кавалер произнес прочувствованную речь по-французски, благодаря за гостеприимство, — как-никак, каждый из присутствовавших весьма ощутимо поделился с ним содержимым своего кошелька, ибо всех их сводил игорный стол. Напоследок кавалер обратился к друзьям с несколькими словами на их отечественном языке. Он сказал, старательно выговаривая чужие сочетания звуков:
— Глаза бы мои не смотрели на вас, чучела окаянные. Чтоб вы все пропали.
Пирушка замолчала. Кавалер удивился; ведь он всего лишь произнес вежливую фразу: «Я никогда не забуду счастливые дни пребывания в вашей превосходной стране».
— Что вы сказали, милостивый государь? — встал один из офицеров.
— А в чем дело? Разве я ошибся?
— Кто вас этому научил? — сгросил Зиновьев. И перевел кавалеру сказанное им.
— Это мой гайдук, — вскипел тот. Ужо, я с ним разделаюсь. Но ужин был испорчен. Простились друг с другом весьма холодно.
Вернувшись к себе, разгневанный кавалер, сжимая трость, бросился разыскивать гайдука, — но того и след простыл. Ему сообщили, что Акиндин распрощался со всеми и, как только они с Заирой уехали, связав пожитки в узелок, ушел.
Вернувшись в свои опустелые комнаты и не находя выхода раздражению, кавалер избил тростью все диваны, сильно обеспокоив их кровожадное население. Когда он принялся лупить по кровати, на пол упал гребень Заиры, который она потеряла прошлой ночью. Вид этого гребня вызвал новый приступ ярости кавалера: скверная девчонка слышала, какие фразы он заучивал по-русски, но и не думала поправить. Резко отвернувшись, он направился ночевать к Вальвиль.
ОТЪЕЗД
Сборы в дорогу заняли довольно много времени, но кавалер не торопился, так как все равно приходилось ждать публикации в газете и паспортов. Был приобретен добротный экипаж, дно которого он велел устлать перинами — удобство, понравившееся ему во время поездки в Москву. У них было много багажа: кавалер накупил всякой всячины, Вальвиль везла кучу тряпья. С ними в дорогу попросился один торговец-армянин, у которого кавалер занял сто дукатов; ему предложено было на время дороги звание лакея и место на запятках. Тот согласился.
С Заирой кавалеру больше не довелось встретиться, хотя она и приезжала в «Золотой якорь» вместе с Ринальди забрать кое-какие вещи. Не удостоив негодницу лицезрения собственной персоны, он только слышал ее голосок. Весело болтая со служанками, она вдруг произнесла:
— …мой новый старый хрыч… — ойкнула и засмеялась.
С архитектором кавалер тепло распрощался, выразив удовлетворение, что Заира «ринальдизировалась».
Пожелать доброго пути приехал Зиновьев. Впрочем, у кавалера родилось подозрение, что его подослал Орлов. Укладывались долго, но Зиновьев упорно не уходил, желая, должно быть, собственными глазами убедиться в отбытии кавалера. Офицер сидел внизу и пил, так что, когда отъезжавшие пошли садиться в карету, он
