со мной, — сказал я.
— Куда?
— Никуда… Пойдем?
— Боюсь!
— Не бойся!
Цира медленно последовала за мной.
— Зурико!
— Что, Цира?
— Зурико, почему ты молчишь? Мне стыдно, очень стыдно… Ведь ты любишь меня? Почему же ты не хочешь мне сказать?..
— Цира, ты чудесная девушка!
— Это ты уже сказал!
— Цира, ты не любишь меня… Я сейчас пьян, а когда я пьян, я всегда говорю правду… Ты… Я… Ты красивая девушка… Я не хочу, чтобы ты любила меня… Ты знаешь, я недостоин твоей любви…
— Замолчи, Зурико!
— Я подлец!.. Но я же думал, что ты можешь полюбить меня… Ты не знаешь, какой я плохой… А ты хорошая… У меня…
— Не надо, Зурико! Молчи!..
— Нет, ты должна узнать… У меня есть… любимая… Там, в деревне… Я люблю ее больше всех на свете… Она мне дороже собственной жизни… Ты лучше ее, в тысячу раз лучше… Но я люблю ее. Она — мое солнце, мое светило… Ее зовут Мери… И ты должна знать об этом…
Я задыхался от волнения. Горький комок подступил к горлу, мешал говорить. Не в силах вымолвить больше ни слова, я опустил голову и замолчал. Цира стояла не двигаясь, словно каменное изваяние. В ее широко раскрытых синих глазах не было ни слез, ни упрека — одно лишь изумление. Вдруг она, стряхнув оцепенение, подошла ко мне и со всей силой ударила меня по лицу. Я не двинулся с места. Тогда она закрыла лицо руками, уткнулась головой мне в грудь и громко зарыдала. Я обнял Циру, привел на полянку, усадил рядом со спящим Отаром, молча поцеловал ей руки и так же молча удалился. Я подошел к старой колокольне, по лесенке поднялся на верхнюю площадку, глубоко вдохнул свежий ночной воздух и крикнул во всю силу легких:
— Эге-ге-ге-э-э-эй!..
«Э-эй» — откликнулась эхом гора.
Я провел рукой по колоколу. Толстым мшистым покровом на нем лежала пыль. Я ударил кулаком по его чугунным бокам. Раздался глухой, протяжный звук.
В глазах у меня вдруг потемнело, все вокруг завертелось, закружилось… Чтобы не упасть, я ухватился за веревку.
«Нау-у-у!» — застонал колокол.
Я снова дернул веревку, потом еще и еще раз.
«Hay!.. Нау!.. Нау-у-y!» — пел колокол.
Звуки сперва срывались отдельными серебристыми каплями, потом слились, поплыли непрерывными волнами, заполняя собою монастырский двор, ночь, весь подлунный мир…
Я стоял на колокольне, внимал песне колокола, видел солнце и чувствовал, что теряю сознание…
ДРОВА
Я и Илларион сидим в тени дерева и мирно беседуем. Илларион любит поговорить на научные, политические и литературные темы. О любом явлении жизни у него свое особое представление, голова его полна всевозможных собственных теорий. Он не признает никаких авторитетов, кроме меня. Впрочем, и на меня он нередко смотрит с явным подозрением.
— Где ты это вычитал? — иронически спрашивает он.
Я называю источник.
— Мда-а-а… Ну, знаешь, книги ведь тоже пишутся людьми. Так что ты не очень-то доверяй им… В шарообразность Земли Иллариону все же пришлось поверить, потому что на эту тему я прочитал ему почти двухчасовую лекцию. Верит он и в то, что, просверлив насквозь Землю, можно очутиться в Америке. Но почему же в таком случае люди не сверлят Землю — этого Илларион никак не может понять. На сей раз в нашей беседе принимает участие бабушка. Вместе со своей пряжей она примостилась тут же, на пеньке.
— Хорошо, сынок, вот ты говоришь, что сперва на свете появились животные, а потом человек. А кто же тогда доил коров и коз?
— Никто! Часть молока высасывали телята, а остальное проливалось…
— Слышишь, Илларион? Молоко проливалось!
— Это еще ничего, Ольга! Ты спроси-ка у него, как труд превратил обезьяну в человека!
— А ну, расскажи, сынок!
— А что тут рассказывать? Взгляни на Иллариона и Илико — сама убедишься!
— Эй ты, сопляк! Если зеркала нет, хоть в колодец посмотри на свою рожу! — обижается Илларион. — Ты лучше расскажи своей бабушке, какой ты набрался премудрости!
— Так вы все равно ничего не поймете!
— Стыдишься? — ухмыляется Илларион.
— Ну так расскажи ты, Илларион! — просит бабушка.
— А что рассказывать-тo! Наплел какую-то чушь!
Послушать его, так получается, что обезьяна проголодалась и начала обрабатывать землю… — Смотри ты!.. Дальше?
— Не могла же она лежа копать? Ну и стала на ноги.
— Правда, сынок?
— Брешет он!
— Ага, отказываешься от своих слов?!
— Разве я тебе так объяснял?
— Хорошо, если б так! А то я половины не понял.
Я махнул рукой. Илларион продолжал:
— Так вот, начала обезьяна копать землю…
— А где она взяла заступ?
— Вот про это я забыл спросить!.. Эй ты, дурень, откуда у твоей обезьяны взялся заступ?
— Как откуда? Пошла она в сельмаг к Оцойе и говорит: "Эй, браток! Дай-ка мне вон тот восемнадцатирублевый заступ! " — ответил я.
— А что, тогда Оцойя тоже был обезьяной? — спросил Илларион.
— Оцойя, положим, и сейчас обезьяна! — вставила бабушка. — С килограмма гвоздей украл добрых двести граммов да еще сдачу недодал!
— Привет соседям!
Мы оглянулись. У калитки стоял улыбающийся Илико. Илларион испытующе посмотрел на него и спросил:
— Илико Чигогидзе, признайся честно: как враг или как друг ты к нам пожаловал?
— Ты по крайней мере можешь быть спокоен. Я об тебя даже руки марать не стану! — ответил Илико. — Пришел к соседям за советом!
— Ну тогда милости просим! Илико подошел к нам, еще раз вежливо поздоровался и присел на бревно. Потом достал из кармана кисет, отсыпал себе табаку, а кисет спрятал обратно. Из другого карманов он достал другой кисет и протянул нам:
— Закурите?
Илларион взял кисет, открыл, понюхал табак и вернул обратно.
— Это, Илико, дорогой, принимай по порошку три раза в день. Таким, как ты, помогает!
— Опять наперченный? — спросил я.
— Нет, трава! — ответил Илларион. — Ну, не скажешь, зачем притащился? Илико даже не посмотрел на Иллариона, повернулся к бабушке и начал:
— Что с ним говорить, дорогая Ольга. Видишь, ядом брызжет. У тебя, правда, тоже сладкий сироп не бьет фонтаном, но ты — женщина мудрая, посоветуй мне, как быть, что делать? Уйти совсем из села или убить человека и сесть в тюрьму?
— Боже мой, какие страсти!.. Что с тобой случилось?
— Сейчас узнаешь… Как ты думаешь, легко ли было мне сплавлять дрова по Губазоули? Вот и Зурикела мне помогал тогда…
— Ну и что же?
— А то, что кто-то ворует мои дрова! Понимаешь? Какой-то бессовестный жулик тащит дрова! И никак мне не удается поймать его! Какую ночь не сплю!
— Господи! И из-за
