на кухне, когда он выходит. Коротко бросает на меня взгляд, и проходит в комнату. И уже через пару мгновений, выходит, одетый, хоть и помятый.
— Прости, этого больше не повториться, — бросает и уходи в прихожую.
— А знаешь, что, — иду следом, — вот действительно больше ничего не повториться, ничего!
— Я понял, — бурчит обуваясь.
— Пошел ты! — выхожу из себя. — Хотел отомстить, отомстил. Только я могла по глупости наедятся, что спустя шесть лет, ты сможешь выслушать меня. Дура!
— Ты считаешь, что шесть лет, это такой большой срок, чтобы можно было простить предательство? — повышает он голос.
— Я считаю, что, хотя бы, ради всего того прекрасного, что у нас с тобой было, ты бы мог наконец выслушать меня! Понять! Не вести себя как шизофреник!
— Понять! — хватается за слово, потом стягивает с вешалки моё пальто, и неловко пялит его на меня. — Пошли!
— Куда? — упираюсь я.
— Увидишь, — тащит меня за собой, не смотря даже на то, что я в тапочках. Еле успеваю закрыть квартиру. Мы спускаемся вниз. Он подводит меня к своей машине, грубо заталкивает в неё, садится рядом.
— Мы что поедем куда-то? Стеф, но ты, же пил!
— Плевать! — бросает он и выруливает со двора.
— Куда мы? — я уже не на шутку испугалась.
— Поможешь мне понять тебя, — зло бросает он. И мы мчимся в потоке машин. Я пытаюсь разговорить его, но он молчит, смотрит на дорогу, и мчит вперёд. На город медленно опускаются сумерки. Мы сворачиваем на просёлочную дорогу, и уже по темноте въезжаем в какой-то загородный посёлок. В больших, красивых домах, за высокими заборами, горит свет, но мы, почему-то, подъезжаем к темному.
— Где мы, Стеф? — нервно оглядываю высокий забор.
— Дома, — бросает, и давит на сигнал, долго и нервно. Так что весь посёлок оглашает этот резкий звук.
Над воротами загорается свет, и они оживают, разъезжаются.
— Дома? — тупо переспрашиваю, но отвечать мне никто не собирается.
Мы въезжаем во двор, и к нам тут же подбегает, высокий парень, в одной толстовке, в руках у него фонарь. Стёпа выходит, и я слышу, как тот здоровается с ним, называя по имени отчеству. Потом Стёпа спрашивает все ли нормально, на что парень кивает, говорит, что всё прекрасно, никаких происшествий нет.
Стёпа поворачивается к машине и идёт, ко мне.
— Выходи, — коротко бросает, открывая дверь.
— Пока не объяснишь, что происходит, никуда не пойду, — сложила руки на груди.
— Пойдёшь, — рычит он, и выволакивает меня, больно тянет за руку. Потом тащит в направлению дома. Тапочки на мои ногах еле не слетают, и снег попадает под подошву. Я верещу, но он не обращает на это внимание, и тянет, неумолимо, ведёт за собой. Словно одержимый.
Над широким крыльцом загорается свет, высвечивая большие керамические кадки с пушистым хвойником, который стоит рядочком возле перил. Я иду за Стефом на вытянутой руке, и не знаю, что и думать. Ничего логичного и осмысленного на ум не приходит.
Он открывает дверь, и рывком, толкает меня. И я первой пролетаю, вперёд, оказываюсь в тёмном холле. Стёпа закрывает дверь, и включает свет. Я настороженно оглядываюсь. Рядом витая лестница, убегающая наверх. С другой стороны, темнеет проход. Под ногами тёмная плитка.
— И что это? — возвращаю взгляд на Стефа.
— Это наш дом, — отвечает он, и, отталкиваясь от двери, проходит мимо. В соседней комнате загорается свет, и я заглядываю туда. Это гостиная большая, просто огромная. Здесь нет практически мебели, только угловой диван, повернутый к камину. Окна занавешены тёмными портьерами. Стены выкрашены в бежевые цвета. Просторно, хоть бал устраивай. Я медленно бреду, озираясь по сторонам. Вижу ещё один выход. Захожу уже сама, а за мной он, тут же загорается свет. Это кабинет. Тоже пустующий не обжитый. Одинокий стол у окна, с задвинутым стулом. Пустые полки, высоких стеллажей. Здесь стены темные шоколадные, тёплые, легко представить, как здесь будет уютно, если наполнить пространство жизнью.
Потом молча, выхожу и иду дальше, опять в холл. Там другой проход. Длинный коридор, заканчивается столовой, такой же просторной, как гостиная. Здесь же рядом кухня. Современная красивая, со встроенной техникой. Я опираюсь на сверкающую столешницу, пытаясь осмыслить увиденное.
— Ты сказал, что это наш дом? — наконец подаю голос, даже не оборачиваюсь, знаю, что он рядом.
— Да, я его построил для нас, — отвечает Стеф, и голос его звучит как-то безжизненно, — подарок на свадьбу. Тебе.
Я разворачиваюсь.
— Зачем сейчас привёз сюда? — упираю в него тяжёлый взгляд.
— Хотел чтобы ты поняла, что никакие твои слова не отменят, того что ты сделала, — он подходит ближе, — вот этого больше нет, — склоняется, и я чувствую себя не уютно, впервые в жизни боюсь его, — нашего дома, нашей семьи, нашей с тобой жизни, нет больше! Что мне твои слова, твои сожаления! Ты мне жизнь разрушила! Разбила на куски! — он уже рычит, вдавливая меня в столешницу, но я упрямо не отвожу взгляда, от его пылающего взора.
Провожу ладошкой по впалой, колючей щеке, разглаживаю морщины, пытаюсь усмирить его гнев.
— Мне так жаль! — тихо говорю ему. — Каждый день я сожалею, что потеряла тебя! Каждый день я маюсь от стыда за ту боль, что причинила тебе!
Он сглатывает, и прикрывает глаза, словно разъяренный лев, пытающийся не сожрать глупую антилопу, что осмелилась, положит свою голову ему в пасть.
— Прости меня, — шепчу дрогнувшим голосом, и чувствую, как шипит глаза, и по щекам струится влага, — прости, Стеф! Твоя боль не выносима для меня!
Он снова открывает глаза, и я отшатываюсь. Они горят такой ненавистью, и злобой.
— Как ты могла, Роза, — глухо вырывается у него, и он сжимает мои предплечья, — зачем так жестоко?
— Потому что ты обидел меня, и я не совладала с этой обидой. Хотелось сделать тебе больно, пронзить твоё сердце глубже.
— У тебя вышло, — грустно усмехается он, — твои шипы до сих пор там, и сердце моё до сих пор кровоточит!
— Я знаю это! Я вижу, как тебе тяжело, поэтому просто прости меня! Без
