за городом и ездил на работу на «поезде». Теперь он посменно работает в мужском баре недалеко от церкви Святого Петра, но все еще надеется получить работу в костюмерном цехе театра. У его друга есть знакомый, который работает в театре и, вероятно, сможет в этом помочь.
— Зимой ходил на «Двенадцатую ночь» Шекспира. Хотел бы делать такие костюмы.
Читаю названия на вывесках: Politiken, udsalg, lædervarer, cigaretter og tobak, gummistøvler[26]. Запоминаю приметные пункты.
Когда мы приближаемся к центральному вокзалу, виднеются башни Тиволи.
— Мы почти пришли.
Друг сворачивает на Истедгаде.
— Вот здесь мы живем, — говорит он, останавливаясь перед красным кирпичным домом. На четвертом этаже, с обратной стороны, вход через ворота.
На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.
— Мои подруги, — комментирует Д. Й. Джонссон.
Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.
— Еще один этаж.
На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.
В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней — одноместная кровать, в другой — диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.
— Тебе кровать, а мне диван, — говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.
Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.
Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.
— Bøgetræ[27], — поясняет друг, указывая на дерево.
Над нами двигают мебель.
Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.
Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.
Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.
Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.
— Тебе придется ко многому привыкнуть.
Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.
Все окна открываются в воображаемый мир
Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.
Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.
Друг уже пришел с работы. Он не один.
Знакомит нас.
— Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper[28].
— Добрый день, — здороваюсь я.
Впервые говорю по-датски.
— Я как раз собиралась уходить. На прогулку.
Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:
Вернусь завтра утром. Пиши.
Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.
Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.
— Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом? — спрашиваю я.
Он протягивает мне пакет клубники.
— Это тебе.
Милая Гекла.
Ночью после твоего отъезда я не могла заснуть и думала, как ты в открытом океане. Я пошла на кухню, достала свой дневник из нижнего ящика и написала два предложения, которые пришли на ум: Корабль сталкивается со мной в тумане. Пока бабушки поют колыбельные городу. Проснувшись, Торгерд произнесла первое в жизни предложение, из двух слов. Гладя меня по щеке своими крохотными пальчиками, она сказала: мама плакать. В остальном новости у нас такие. Улицы после зимы похожи на стиральные доски. Когда ты уехала, я посадила в одном углу двора картошку. Я раздалась вширь, и мне трудно наклоняться. Вечером рано засыпаю, почти одновременно с одуванчиками.
Шляпа Наполеона
Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.
— Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.
Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.
— Шляпа Наполеона, — говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.
— Кто он? — спрашиваю я.
— Учитель.
— Твой друг?
Он в замешательстве.
— У меня такие потребности. Уж какие есть.
Одно тело притягивается к другому.
Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.
— За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.
Друг мнется.
— Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.
Некоторое время он молчит.
— Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, — говорит он медленно. — Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.
На столе лежат листки бумаги.
— Ты рисовал? — спрашиваю я.
— Всего лишь несколько платьев, — отвечает он, вставая.
Надевает пиджак.
— Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.
— Хорошо.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он смотрит на меня.
— Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.
Дорогая Исэй.
Я целыми днями пишу и скоро закончу новый роман. Det er så dejligt[29]. У моих хозяев видна линия горизонта, а не исполинский ландшафт. Здесь все такое плоское! Днем очень светло, но вечером света не хватает. Последний месяц идет дождь. Датскую речь понимать сложнее, чем я ожидала. God dag[30] были первые мои слова. Другу Йона Джона. Говорю я еще плохо. Каждый день хожу на прогулку, осмотрела город вдоль и поперек. В первый день проходила мимо массы магазинов и ресторанов, видела королевских гвардейцев и сидела на скамейке в парке. Вчера ходила на могилу Йона Тороддсена на Западном кладбище. Он умер в последний день 1925 года. По пути домой наткнулась на букинистический магазин. У входа две коробки, в одной книги, в другой пластинки на 78 оборотов. Изучила содержимое коробок, но ничего не купила. Полной неожиданностью для меня за границей стал штиль. Дождь не горизонтальный, он вертикально падает серебряными нитями. Мертвый штиль
