права не имеете повода для разговоров подавать. «Грех не беда, молва не хороша», — неожиданно для самой себя вспомнила Виктория грибоедовский афоризм.
Слова из бессмертной комедии очень понравились Анне Леопольдовне, она несколько раз повторила их, а потом задала всё тот же, сакраментальный вопрос:
— Так всё-таки, Виктория, что занимает графа в Дрездене. Мне это зело важно знать.
— Я же сказала: всё с ним хорошо. Дела уладит, вернется, вот его самого тогда и спросите, чем занимался. Вот здесь волноваться абсолютно не о чем.
— Как не волноваться! Виктория, мне думается, что Вы никогда не испытывали чувства любви. Ведь подлинную любовь не каждому дано испытать. Я благодарю Господа за то, что он ниспослал мне это великое чувство. Но достойна ли я этой любви — любви самого во всем свете прекрасного мужчины? Я так привыкла к страданию, что не могу до конца поверить в это счастье. Мне страшно, что этот дар может исчезнуть.
Вику возмутили эти слова: сказать ей, Виктории Чучухиной, что она любви не испытывала!
— Уж кто-то, а я в этом кино снималась, причем в главной роли, — Вика с вызовом посмотрела на правительницу, — и я Вам очень даже сочувствую, но не стоит забывать, что у Вас муж и дети. И вся страна на Вас смотрит.
— Виктория, сызнова выступает в роли посла принца Антона! — это в кабинет вошла Юлиана фон Менгден.
Юлиана с большим презрением относилась к Антону Ульриху, считая рога — это единственная награда, которую принц заслужил. Лифляндская баронесса почитала главными мужскими добродетелями умение поддержать галантную беседу с дамой и со вкусом одеваться. Поскольку принц был лишен обоих этих важных качеств, то ничего кроме презрения, по мнению Менгден, он не вызывал.
— Мы не говорили про принца, Виктория толковала об опасности, коей может служить поведение Елизаветы Петровны.
— Боже мой, все только про это толкуют. Это стало скучным, — смешно надула губки Юлиана.
— Так, может, не напрасно толкуют, — не выдержала Вика, — может, всё-таки стоит прислушаться.
— В Петербурге все всегда чего-нибудь да боятся. Холода, наводнения, страшного суда, теперь вот ещё Елизавету Петровну придумали, — Юлиана не любила неприятные разговоры.
— И что самое интересное: и холода и наводнения наступают, — продолжила Виктория, — и Елизавета Петровна выступит. Все же не просто так про неё заговорили. Не закрывайте глаза на проблему. Кстати, нам на тренинге говорили, что не надо говорить проблема, надо говорить задача. Вот примитесь за решение этой задачи.
— Хорошо, обещаю Вам, Виктория, завтра же на куртаге поговорить с цесаревной, — устало выдохнула Анна Леопольдовна. — И наконец, посмотрите же, что нынче у графа Линара.
И они обсудили дела графа Линара, потом обсудили новинки моды, потом посплетничали о романе одной из фрейлин… Словом, прекрасно провели время.
XIХ. Санкт-Петербург, 23 ноября 1741 года. Утро
Ни на следующей день после разговора с Викторией, ни через неделю, ни через месяц Анна Леопольдовна ничего не предприняла, чтобы поговорить с Елизаветой Петровной. Великая княгиня не только Виктории Чучулиной дала обещание высказать цесаревне своё недовольство, но и принцу Антону, и своим министрам, и покойной матушке, явившейся ей во сне, но никак не могла собраться духом, чтобы обвинить двоюродную тётку в коварстве. Правительница оправдывалась перед собой за это малодушие тем, что дождётся приезда графа Линара и с ним обсудит это щекотливое положение. Только искушённый в дворцовых интригах Линар мог правильно оценить обстановку и дать так ей необходимый совет. Остальные участники событий авторитетом у Анны Леопольдовны не пользовались.
Девятого ноября очень скромно была отмечена годовщина принятия правления младенцем-императором Иоанном. Ожидались балы, фейерверки, но всё празднование ограничилось обеденным столом для штаб- и обер-офицеров гвардии. Анна Леопольдовна не любила пышность, скромная от природы, она неловко чувствовала себя в центре внимания, смущалась и совершала неловкости.
Цесаревна Елизавета, как всегда, нарядная, обворожительная, присутствовала на праздничном обеде, произносила здравицы. В тридцать один год Елизавета Петровна выглядела как юная дева, и двадцатидвухлетняя Анна Леопольдовна не могла соперничать ни с яркостью глаз цесаревны, ни с нежностью кожи, ни с легкостью и плавностью движений и, главное, с жизнеутверждающей весёлой энергетикой, наполнявшей Елизавету. Анна Леопольдовна с восхищением смотрела на тётушку — вот бы научиться так легко вести галантную беседу с молодыми мужчинами, так искренно и заразительно смеяться… Какие могут быть претензии и подозрения, ежели Елизавета Петровна так чарующе хороша, так пленительно грациозна!
Ещё не раз во дворце устраивались малые куртаги, на которых блистала Елизавета Петровна, но объяснение между неё и Анной Леопольдовной так и не состоялось. Может, не случилось бы оно никогда, но двадцать третьего ноября перед одним из собраний к Великой княгине приехал австрийский посланник маркиз Ботта. Маркиз, всегда добродушно-улыбчивый, озабоченно хмурил брови и говорил угрожающим шёпотом: «Французский посол Шетарди и шведский посланник Нолькен интригуют, дабы возвести цесаревну Елизавету на престол. Нолькен сулит цесаревне военную помощь, за коею ей надобно будет заплатить Швеции завоеванными Петром Великим Ингерманландией, Эстляндией». Анна Леопольдовна чувствовала себя виноватой: ей, наверное, и вправду надо бы вразумить Елизавету, но ведь это может цесаревну обидеть.
— Вы находитесь на краю пропасти, — возбужденно жестикулировал маркиз Ботта. — Ради Бога, позаботьтесь о себе, спасите и себя, и младенца-императора, и Вашего супруга! Ежели Вы не остановите цесаревну, произойдут ужасные вещи…
И правительница решилась: сегодня же она соберется с духом и объяснится с Елизаветой Петровной, и тем положит конец этим неприятным разговорам.
Как только Ботта ушёл, Анна Леопольдовна приказала позвать Викторию. Ей необходимо было обсудить очень важный вопрос, и это был, конечно, не отвратительный слух о вероломстве Елизаветы Петровны. Сегодня утром доставили письмо из Дрездена от графа Линара, вот этой новостью и спешила поделиться счастливая женщина. Но после разговора с маркизом осталось какое-то гадкое чувство тревоги. Конечно, она сегодня же поговорить с цесаревной. Наверняка, это очередной навет на Елизавету Петровну, но слишком много таких неветов стало в последнее время. Надо, надо поговорить и всё выяснить.
Виктория Чучухина готовилась к вечеру. На куртаге будет Соболевский-Слеповран, и она собиралась выглядеть на сто баллов по десятибалльной системе, а для этого требовалось время. Быстренько накрасить сурьмой брови, а белилами лицо могли только купчихи, а Виктория относила себя, по её выражению, к элите, или, как тут говорили, к «порядочному обществу». Без пудры и румян появляться на людях было неприлично, поэтому не меньше часа приходилось Виктории проводить у зеркала. И это при том, что косметика у неё была самая дорогая, можно сказать, люксовая: пудра не
