о тайном постриге в монашество в миру. Высокое, непередаваемое счастье испытанной в храме благодати манило ее. Она разрывалась между учебой и церковью. Оставаясь по вечерам в церкви, чтобы помочь с уборкой, она выходила последней, поторапливаемая недовольным старостой, вздыхая и с сожалением оглядываясь на иконы в притворе.
Духовник ее порыв не поддержал — и благословил Капитолину сперва закончить образование, а о прочем подумать после.
Глава 9
С тех пор как Капитолина покинула их дом, Виктор Лаврентьевич не переставал терзаться — и упрочился в мысли, что любит эту чистую девушку с душою ребенка. Общения с Аллой Милославовной он теперь тщательно избегал. Он искал встреч с Линой и несколько раз поджидал у института, но у девушки всегда оказывались какие-то срочные дела, требующие безотлагательного участия. Стало ясно, что она тяготится его присутствием. Он оставил попытки к новому сближению.
Через некоторое время Мария Сергеевна вынуждена была провести с ним беседу, убеждая, что злоупотребление спиртным — не выход из ситуации. Когда Беринг возвращался из очередного похода, она теперь часто приглашала его в свой дом, и особенно — по воскресным дням. Деятельная Мария Сергеевна исподволь начала привлекать его к работе фондов по оказанию помощи вдовам погибших в Гражданской войне. Занимаясь распределением пожертвований, Беринг как бы невзначай старался включить в списки раздавленных и обездоленных «бывших» — нынешних лишенцев: встречаясь с ними, он повидал немало личных трагедий. Страдания людей постепенно привели его к выводу о незначительности собственного горя — к чему, собственно, и подводила его рассудительная Мария Сергеевна.
Алексей теперь относился к Берингу с ровным дружелюбием, хотя по-настоящему дружеских отношений у них не складывалось. Они были слишком разными, но Беринг входил в круг общения Марии Сергеевны, так что им поневоле приходилось время от времени видеться. В сущности, подобные различия должны бы стать преградой и между Марией Сергеевной и Алексеем, но они покрывались взаимной преданной любовью, а в последнее время — и возникшей внутрисемейной привязанностью. Мария Сергеевна делилась с мужем тревогами и радостями, опиралась на него, во многих случаях советовалась и, в свою очередь, выслушивала рассказы мужа о происшествиях на работе, сочувствуя и сопереживая. Спроси его, Алексей теперь, не задумываясь, мог бы подтвердить, что его связывает с Марией настоящая дружба. В случае разногласий они как бы наперед прислушивались к внутреннему состоянию друг друга: не опечалит ли супруга это слово или действие? Случались, правда, и настоящие размолвки: вспышки нервной и злой усталости и выяснения отношений. Они потом переживали и сердились, но долго оставаться разлученными не могли. Алексей прижимал и целовал в волосы Марию Сергеевну, и супруги, все еще обмениваясь — уже мягкими и почти ласковыми — упреками, мирились, заглядывая друг другу в глаза, раскаиваясь в чрезмерно бурной реакции. Потом, отложив дела, они отправлялись пройтись по городу, развеяться, и неизменно возвращались окончательно примиренными и радостными.
Мария Сергеевна служила связующим звеном между горячим Алексеем и требовательной Софьей Павловной, одновременно внушая мужу мягкую снисходительность по отношению к пожилой и капризной «барыне» и стараясь понемногу донести до матери чувство уважения к мужскому главенству Алексея. Стоило Алексею выйти из себя, Мария Сергеевна деликатно прикасалась к его плечу, утихомиривая. Бывало, ей приходилось нарочито ласкаться, чтобы смягчить закипевшего сердцем мужа и перенаправить его бурную энергию в иное русло.
Она, несомненно, заправляла в семье, но делала это умно, тонко, незаметно: так, чтобы не вызвать у домашних протеста и отторжения. В случае конфликтов она задавала обеим сторонам риторические вопросы, пытаясь заставить задуматься и подвести к нужному решению, упирая для преодоления обид и эмоций на «чувство справедливости». Алексей искренне любил и уважал жену, отдавал должное ее здравому смыслу.
— Моя Марья Премудрая, — с оттенком гордости шутливо говорил он и все чаще уступал.
Софья Павловна была менее гибким материалом: она упорно гнула свою линию, выдвигала мало обоснованные требования и претензии, жаловалась Марии Сергеевне. Та лавировала и, понимая, что многие из замечаний Софьи Павловны являются завуалированной мольбой о любви, старалась уделять матери больше внимания и проявлять показное почтение в семье, между тем наедине с мужем мягко взывая к его великодушию. Подобно старшей сестре, Мария Сергеевна смолоду отличалась категоричностью и прямолинейностью, но жизненные испытания, участие в людском горе, материнство и трепетная любовь к мужу смягчили ее, придали деликатности, научили вдумчивой тактичности.
Софья Павловна все еще сердилась на зятя, памятуя трудные роды дочери в неотапливаемой квартире в пору разрухи Гражданской войны. Мария тогда вернулась с фронта измученной и подавленной, без мужской поддержки и средств к существованию, бережно придерживая огромный живот одною рукой: вторая рука долго была нерабочей из-за сквозной пулевой раны кисти. Роды тогда осложнились серьезным кровотечением, и теперь Софья Павловна была вне себя от возмущения, узнав, что дочь, едва отметив сороковой юбилей, вновь ожидает прибавления.
Она вызвала Алексея на разговор и непреклонно заявила, что он убьет этим Марию. Тот стойко принимал упреки, ни за что бы не признавшись третьему лицу в сокровенном: его Марья, мысленно взвешивая жизнь, пришла к осознанию полной гармоничности своего бытия именно в расцвете материнства — и сама настояла на еще одном дитяти. Когда же Софья Павловна особенно увлеклась пылким морализаторством, он вдруг оборвал ее, сверкнув глазами и процедив:
— Простите, вы что-то конкретное предлагаете?
Та растерялась. Действительно, отыграть все назад невозможно, но она по-прежнему считала, что у нее есть право морального превосходства, и при случае неоднократно корила Алексея. Тот больше отмалчивался.
Глава 10
Через месяц Мария Сергеевна привезла из Москвы исхудавшую и морально раздавленную Надежду, которая на разбирательстве ее дела в Моссовете публично каялась по заранее написанному сценарию, пламенно заверяя партию в осознании допущенных ошибок. Ее восстановили в партии только через год. Мария Сергеевна выводила сестру на прогулки и даже на каток, подсовывала для чтения исключительно юмористов и легкую классику. Постепенно та снова стала интересоваться окружающим: въедливо выспрашивала о главенстве в Ленсовете, сочиняла опусы с обоснованием «консервативного феминизма» для рабочей молодежи, просила последних газет, требовала от Алексея отчета о работе партячейки на верфи. К мужу сестры она по-прежнему относилась с высокомерной брезгливостью, со смесью превосходства и нескрываемой ревности к Марии. Также Надежда плохо переносила Лину, считая отсталой и ограниченной личностью, и пыталась противостоять влиянию девушки на Сережу.
Мария Сергеевна, пока Надежда выздоравливала и восстанавливала душевные силы, старалась не травмировать сестру, не противоречить, и только навестивший их Беринг, возмутившись циничной словесной грязью, заочно выливаемой на Капитолину
