как утица по озеру. Время осеннее. Воздух морозный. Идём полным ходом узлов под пятнадцать.
В 44-м немецкие лодки сильно пошаливали до самого Диксона. Это был особо опасный район. Мы знали, что у острова Белый два наших тральщика ушли на дно вместе с транспортным судном «Марина Раскова», которое они сопровождали. Оказалось, немцы тогда применили новый тип торпед. По характеру взрывов экипажи сначала подумали, что нарвались на мины. Сразу и не поняли, тревогу вовремя не сыграли. В итоге крепко поплатились.
Вахту в ходовой рубке усилили. На такой гладкой воде перископ подводной лодки был бы сразу обнаружен. Смотрели в оба. Все пушечные и пулемётные расчёты — на «товсь». Минёры — тоже. И вдруг доклад вперёдсмотрящего:
— Прямо по румбу плавающие предметы…
Командир взял бинокль, вгляделся:
— Утки! — произнёс он. — Курс прежний. Сколько на румбе?
— Девяносто пять, — отозвался рулевой.
Курс как сейчас помню. Мы шли тогда на восток, неся службу в своей оперативной зоне. Утки не редкость в тех краях. Но здесь — громадная стая. Отдыхала на воде, ничего не подозревая. А тут наш тральщик — в самую их гущу. Думали, взлетят. Ан нет. Жирок за лето нагуляли, лишний подъём был им в тягость. Вожак решил схитрить: взял и занырнул. Ну а за ним и вся стая. Как раз в это время минёры возились на юте с боекомплектом.
Командир нашего тральщика был дока, соображал за секунду, пулей выскочил на крыло рубки и в рупор крикнул минёрам:
— Михеич, две глубинных! Интервал 5 секунд, установка на 30 футов, приготовиться… Товсь! Первая пошла! Вторая пошла!
Минёры сработали безупречно: скатили свои бомбобочки на счёт «раз-два». За кормой тут же прогремело два взрыва — два столба воды взметнулись мощным фонтаном. Минёров обдало, как из брандспойта, корму взрывной волной подбросило, будто пинка дали из глубин моря.
Когда вода по корме осела, мы ахнули: вся стая всплыла вверх ногами. Оглушило, видать, уток неслабо. На радость команде кок сачком наловил уток столько, что и не сосчитать.
— Сотня будет, и хорош! — крикнул с мостика командир. — Чтобы каждому по утке. Остальных брать не будем. Может, потом оклемаются… Они же на юг собрались лететь.
Время было военное, жрать хотелось постоянно. На следующий день устроили пир горой. Кок запёк в духовке каждому по утке. С корочкой. Лежали на тарелках эти утки в том же положении, что и в море после взрывов, — вверх лапами. Только общипанные и разделанные, плавающие уже не в море, а в собственном жиру.
Кок подал на столы к уткам белый хлеб из остатков муки, что ещё в американском Сент-Питерсберге загружали на переход через Атлантику: буханку прижмёшь ладонью к столу, она аж расплющится до состояния блина, потом отпустишь, и она опять принимает прежнюю форму. У амеров всё дутое, даже хлеб. На всю жизнь запомнился тот обед с утками из Карского моря.
На обратном переходе нам вместо уток попалась немецкая субмарина. Море уже таким спокойным не было. Шли с килевой качкой, временами зарываясь корпусом в воду. И вдруг по курсу, почти под носом, всплывает подлодка. Номер читается невооружённым глазом: U-362. Командир даже не задумался, дал телеграфом full speed[18] и шарахнул по рубке субмарины форштевнем. А в форштевне у нас таранный отсек — полтора метра высококачественного бетона американцы залили. Видать, как раз на этот случай. Врезал в самый номер: U осталось слева, а «362» — справа. Удар был страшенный. Думали, сами поломаемся вдрызг. Но лодку одним ударом не потопишь. Противник сразу на погружение. Для верности командир решил ещё и пробомбиться.
— Михеич! — крикнул он на корму минёрам. — Шесть глубинных, интервал 5 секунд, установка на 100 футов, приготовиться… Товсь! Первая пошла! Вторая пошла!..
Уже на третьей стали всплывать по корме какие-то чемоданы, ящики, баки. Появились разводы масла и солярки. Было похоже, что немцам — хана.
— Это вам за «Марину Раскову» и за тральщики, — резюмировал командир.
Вот такая история с утками и немецкой субмариной, — закончил один из своих немногочисленных рассказов про войну наш мичман ФэПэ.
Дважды крещённый
Рассказ Деда
Когда ко мне присылают нового механика, я перво-наперво спрашиваю: «Скажи мне, любезный, что такое кромптон»? Сейчас на этот вопрос никто и не ответит. А бывало, лет ещё десять назад, придёт ко мне какой-нибудь реликтовый кроманьонец, который на паровиках ещё хаживал, эдакий мастодонт парового флота, и отчеканит мне как по писаному: «Кромптон есть нижняя часть шлаковой шахты между ватерлинией и днищем». Сразу видно — свой человек!
Правда, паровые механики, как правило, в дизелях ни бум-бум. Спроси его про раскепы или про работу плунжеров, он тут же и скисает. А вот запустить вертикальный насос Вортингтона может с закрытыми глазами. А уж как пар на марке держать, его можно и не спрашивать, для паровика это святое дело. А где я ему пару сейчас возьму? Кругом соляр. Двигатели внутреннего сгорания. Чего-то там внутри горит, а ничего не видно. Раньше шатуны, золотники, даже поршня можно было видеть в работе. А сейчас всё внутрь запрятано. Поди разберись, что там происходит: на какой фазе поршень находится, какой плунжер открылся для впрыска? Всё втайне делается. Так и в человеческих обществах происходит. Есть общества, похожие на паровую машину, где всё на виду и всё всем понятно. А есть как дизеля: грохочут, едут, давят, а принципа не разберёшь — почему едут, кто их движет и по каким законам.
Начинал я свою работу на Дальнем Востоке ещё в сороковых годах. Направили меня на старый клёпаный пароход, который назывался «Лиза Чайкина». Пришёл туда молоденьким выпускником мореходного училища и попал на место помощника кочегара. Работа простая, как пареная репа: нужно было кормить углём паровой котёл. Четыре часа кормишь, восемь отдыхаешь. И так — по кругу. Задача помощника — подвозить к топке уголь. Наковыряешь из нижнего зева бункера камчатского уголька и катишь его на тачке к кочегару. А тот в два приёма комсомольской лопатой чудовищных размеров всё это выгребет и в топку бросит. И кати снова за новой порцией.
Поначалу думал, сдохну от жары. На вахту качаясь шёл. А с вахты на карачках выползал. Потом мне шуровку доверили. Длинная такая кочерга, чтоб в топке шуровать, шлак разгребать. Работа, доложу вам, адова. Котлы в три палубы ростом. Жара, копоть, уголь. Сам на чёрта становишься похожим. После вахты обмоешься быстро водицей из рожка — и в койку. Больше сил ни на что
