вселенных, не в силах обезвредить питекантропа с камнем в лапе?! Вы, непротивленец злу, безгрешный архат[3], называемый прокурором?
Многие улыбнулись — сравнение было точным. Николай Николаевич, темнокожий, сухой и жилистый, в самом деле напоминал тибетского отшельника, знающего лишь голые скалы да чашку рисовой затирухи.
— Будет вам, Гэсэр! — царственно улыбнулась золотоволосая, синеглазая женщина, эксперт-психиатр, недавно выбравшая себе внешность Венеры Боттичелли, но уже успевшая вжиться в образ. — Не так уж все страшно, и найдем мы его скоро. Он чужд Кругам, как заноза телу, общество скоро отторгнет его! — Лилейной рукой эксперт показала, как именно общество отторгнет чужака…
— Нет, Линда, я настроен не так оптимистически, — к удивлению Гэсэра, вдруг сказал Николай Николаевич. — Возможности менять внешность у него неограниченные. Как у любого из нас. А общество… — Он вздохнул и долго, при общем молчании, покачивал головой. — Мы не можем ручаться за все общество в целом. Боюсь, что многие окажутся бессильными… м-да… бессильными против питекантропа с камнем. При всей нашей технической мощи. И тому уже есть подтверждение.
— Какое? — грациозно удивилась пенорожденная, а викинг подмигнул генеральному с видом полного понимания.
— Сент-Этьен. Человек, вообразивший себя богом. Позволивший себе играть с человеческой личностью: воскрешать, перезаписывать, удваивать. Так или иначе, Сент-Этьен подлежал ведению прокуратуры, ибо нарушил этику опытов. Но случай распорядился иначе. Бог наказан потерей тела…
Ох, как они хотели узнать, о чем думает сейчас Николай Николаевич! Но генеральный не спешил высказываться. Пусть, пусть сами придут к нужным выводам…
Один только викинг, Координатор колонии на далекой и опасной планете, относившийся к землянам, как пропахший порохом фронтовик к штабным чистоплюям, уже определил свою позицию.
Огладив огненную бороду, он решительно пробасил:
— Ха, всемогущий! Да он никто, помимо своего профессионализма! Как назвать человека, позволившего загнать в подвал собственное «я»? Позволившего захватчику даже отнять внешность, заменить ее каким-то шаржем? Абсолютное ничтожество!
Правда, подумал Николай Николаевич. А вот вам еще один бог — Сальваторе Войцеховский. Он может построить не только косулю, вымершую четыреста лет назад. Когда-то Сальваторе вылепил бронтозавра, ныне приносящего урон пальмовым лесам Флориды. В другой раз — гиппогрифа, доселе жившего только в фантазии поэтов. Он много лет собирает очередное существо, как невообразимую головоломку. Сутки напролет склеивает в микропространстве атом за атомом какую-нибудь хромосому или нервное волокно. И в то же время чуть не падает в обморок при виде крови, рыдает, его надо приводить в чувство внушением. Вот сидит, уткнувшись лицом в колени, у копыт чужого коня…
Конечно, не для каждого приемлем путь Виолы Мгеладзе, нестареющей, практически бессмертной амазонки, киборга с полностью перестроенным организмом. Но уж наверняка недостоин почтения другой полюс…
Вопреки мрачным прогнозам ни изобилие, ни всеобщая кибернетизация не сделали нас вырождающимися потребителями. Мы — человечество творцов. Есть другая опасность…
— Настоящая опасность, — уже не говорил, а трубил викинг, — утрата мужества. Атрофия выносливости и воли. Пусть даже у малой части. Когда-то с изменений в одной клетке начинались злокачественные опухоли!
— Что вы предлагаете? — спросили с одного конца поляны.
— Снова воевать? — насмешливо откликнулись с другого. — Есть мясо убитых животных? Поощрять драчливых детей, вернуть в мир конкуренцию?
Викинг опустил голову. Его левый кулак непроизвольно сжался. Лихому колонисту очень хотелось сказать «да», но он молчал, боясь попасть впросак. Все вокруг слышали, сколько «за» и «против» клубится в сознании викинга. Николай Николаевич поспешил на помощь.
— Крайности, крайности, — сказал он ворчливым тоном. — Когда мы уже избавимся от крайних взглядов? Не в них истина… Делать человека полностью зависимым от машины или возобновлять жестокую борьбу за существование одинаково бессмысленно. Первое окончательно лишит нас защитных свойств. Второе обесценит все жертвы предыдущих поколений.
— И все-таки, — мелодично заговорила Линда, — вы не сможете не согласиться, если я скажу, что появление этого… сержанта не только символично, но и в чем-то нам всем полезно!
— Не смогу, — учтиво и чуть лукаво улыбнулся прокурор.
Привычным волевым усилием Николай Николаевич нарисовал себе некую вещую совокупную картину страстей Джона Вэси. Жаркая, пыльная рыже-зеленая листва; привкус крови; рифленая, скользкая рукоять в судорожном кулаке. Кичливое упоение собственными мышцами; упоение дразнящей популярностью сорвиголовы, славой опасного парня, упоение, заставляющее встревать в любую кабацкую потасовку, топтать или быть затоптанным, но не отступать, лишь бы не утихли страх и восторг окружающих. Упоительная ненависть ко всему интеллигентному, рассуждающему; к человеку, который осмелился читать книгу, сидя рядом в автобусе. Упоительное презрение ко всем «телячьим нежностям», к словам и прикосновениям женщин. Упоение собой, своей мужской исключительностью. Мускульный саркофаг, в котором корчится, не желая умирать, ласковый мальчик Джонни, счастливый владелец губной гармоники и голубятни, обожающий засыпать под плеск материнской стирки.
Хорошо. А кто такой Сент-Этьен?
Вэси дал точную характеристику: смурной, лишенный способности сопротивляться насилию. Не помогла даже воля, выкованная неустанной тренировкой. Волей управляют сильные желания. Первобытный нахрап помог сержанту Вэси узурпировать мозг Сент-Этьена.
Увы, не столь уж мало таких, как этот моделист, — изнеженных и рафинированных более, чем фарфоровые маркизы, ловившие китайских рыбок в прудах Версаля. В отличие от бездельников-маркизов, вечно занятых лишь птичьим флиртом, наши «смурные» знать не хотят ничего, кроме своей работы, но работы, подобной утонченнейшему флирту. Достижение цели намеренно откладывается: гурман, подобно бабочке, обшаривает хоботком любопытства изгибы цветка впечатлений.
Восстановитель Событий, дивная проекция Великого Помощника, способная выуживать из небытия и складывать в сплошную мозаику давно умершие формы, краски, запахи, слова и мысли — Восстановитель для наших версальских пастушков все равно что для их исторических прототипов толпа в деревянных сабо, орущая «Карманьолу». Им ли, виртуозам философского рукоделья, в тиши зеленых усадеб и коралловых атоллов, лелеющим вычурные, как орхидеи, мысли, — им ли нырять в сумрачную, могучую круговерть? Зачем им, детям солнечно-прозрачного, апрельского мира Кругов, кислый чад городских трущоб, голодные болячки на детской коже, анатомические экспонаты пыточных застенков?
О, хрупкие гидропонные ростки Кругов, чуждые густо унавоженному чернозему эволюции! Теперь одному из них следует возвращать тело и лицо, похищенное прошлым… Конечно, «зеленый берет» Вэси — отвратительная крайность. Но как знать, менее ли вредны для нашего будущего оранжерейные Сент-Этьен и Войцеховский?
Неожиданно, точно услышав думы прокурора, Сальваторе поднял мокрое, измятое лицо. Шмыгнул носом. Пытаясь встать, машинально схватился за ногу коня. Конь отпрянул, а его владелец помог биоконструктору.
— Я сам во многом виноват, — в нос, как наплакавшийся ребенок, дрожащим голосом произнес Сальваторе. — Надо было думать сразу, сразу, еще до начала работы… Я воспроизвел не только тело, но и привычки полудомашней твари. И хотел скоро выпустить в лес самца… Чтобы спокойно размножались в раю без охотников… И без доброхотов с сахаром в кармане,
