Кнутьев и углей у нас, голоштанных, не водилось: крапивой заменяли да лозинками. Ох, и не любил я в ребячестве проигрывать! Да я вообще проигрывать не люблю! А тут вроде огонек пока теплится. – Федька глянул на факела, правый из которых уже угас, но от левого и взаправду еще тянулась вверх тонкая черная струйка. – Вот как мыслишь: возжелает ли он смерти так же, как сейчас жизни?
– Не смей!
– Клычки решил мне показать, возгордился, поди, о Жар-птице проведав? Хочешь его от мук избавить, приколи немедля: ты ж паренек смышленый и видел, как я сегодня трудился. Не то, по обещанию своему, замытарю!
Максим побелел; Федька снисходительно похлопал его по спине:
– Ладно, сабельку я б тебе все равно не доверил. – Привстав и сделав один шаг вперед (больше и не требовалось), Налим быстро совершил то, к чему пытался подтолкнуть Максима. Снова усевшись, он повернулся к мальчику: – Отсрочкой не обольщайся, скоро пальчики в кровице инако замараешь.
– Почему?
– А обок меня белоручек не водится! Кто шел ко мне в ватагу, тому я непременно велел чью-то душу вынуть. У меня все ребята убойной порукой были скреплены, а это понадежней, чем клятвы Богом да родителями.
– Да не хочу я к тебе!
– А это, миленький, не от тебя зависит. Что я однажды схватил, то уже не выпущу. Мне новых шишей надо набрать, ты ж для зачина вполне годен. – Федька лукаво прищурился. – Боишься, Дормидонту тебя выдам? Так другой скорее это сделает: со мной-то никто не станет вести переговоры. Или к тем двоим хочешь вернуться? А ты хорошо их знаешь? Чай, соли с ними много не съел! Не затем ли они заманили тебя в столицу, чтобы предать в руки государя и быть от него пожалованными? Или полагаешь, они тебе даром столько хлеба скормили в дороге? Спорами о бессребрениках не томи меня: таковые еще не вывелись, да многовато требуется таланов, чтобы их так сразу встретить.
Эти слова сильно смутили Максима, поскольку он сразу подумал о странном поведении Авери и Аленки в последние дни перед невольной разлукой. «Неужели… нет. – Максим вспомнил отчаянный крик Авери. – Не мог же он так притворяться».
Кусты сбоку зашуршали, и из них показалась волчья голова: вероятно, зверя привлек запах разлагающейся крови, который усиливался вместе с нарастанием зноя. Не сходя с места, Федька метнул камень, которые валялись тут в изобилии. Волк взвизгнул и хотел уже броситься на людей, но, встретив тяжелый взгляд атамана, предпочел отступить.
– Чует, стервец: против силы не попрешь! – ухмыльнулся Федька. – Так и у людей одна она в почете, и между временами да царствами тут нету различий. И за нее Дормидонту прощают то, чего его сынкам не простят. Потому и быть смуте, пусть у боярина Телепнева старый лоб хоть над бровями нависнет от дум, как ее отвратить загодя! – Злорадства, с каким были произнесены последние слова, Максим прежде не встречал; атаман даже приподнялся, уперев кулаки в землю, и сам напоминал вожака волчьей стаи, готового броситься на добычу и одновременно растерзать любого, кто дерзнет его опередить. – А сила есть желание! Верно, и ты очутился здесь, поскольку чего-то крепко восхотел в своем царстве. А это деяние уже не из малых: гости оттуда к нам не заявлялись уже многие лета. Коли же Господь и впрямь драгоценнейшим из кладов тебя наделил, свершишь и более. На то и смута, чтобы смелому душу отвести. Только худо пожелаешь – не изведать тебе мощи Жар-птицы: квелому да не сноровистому ратнику прибыли от самострела нет – лишь рукам тягота.
«Клад внутри человека, неощутимый до определенного времени… Клад, возможности которого определяется степенью желания. Который активизируется сам при смертельной опасности. Тогда, на переходе… неужели меня спасла Жар-птица? Но откуда она взялась в нашем мире? И кто я? Обычный пацан… Жил, как все, ничем не выделялся. Родители тоже самые обыкновенные. Нет, мои папа с мамой, конечно, очень хорошие, но не из-за них же я стал избранным. Стоп, я уже – у Максима перехватило дыхание – верю в это?»
Крепкий шлепок по плечу вернул его в реальность:
– Айда, парень, гулять, опосля обмозгуешь!
Максим задержался еще немного, чтобы сменить рубаху, как давно уже намеревался сделать. Среди мертвецов он приметил низкорослого мужчину, которого Федька убил ударом сзади, в шею, и, следовательно, не повредил его одежды. Новая рубаха (штаны Максим оставил прежние) подходила по длине; она, правда, провисала в плечах, но не настолько, чтобы служить предметом насмешек. Несколько вшей, которых Максим обнаружил в складках и тут же раздавил, ничуть не смутили мальчика. Труднее было побороть брезгливость к загрязнившей воротник крови: Максим еще не до конца привык к ней, хотя видел ее в этом мире уже неоднократно. Затем он и Федька двинулись в дорогу. Атаман шел не очень шибко, чтобы не утомлять Максима, и постоянно держался вровень, время от времени указывая, куда свернуть. Максиму уже не казалось, что он ходит кругами: то ли Федька прежде разбойничал здесь и знал местность, то ли продолжительные скитания выработали в нем навык ориентировки. В целом Максим, хотя и был фактически пленником, чувствовал себя намного уверенней, чем раньше: голод больше не донимал его, а благоприятный шанс улизнуть мог всегда представиться. Шли они, впрочем, недолго: еще до того, как проглянули первые звезды, Федька начал зевать и искать глазами место, где мох был посуше. Он и Максим улеглись рядом, укрывшись одной рогожей; при этом атаман заранее припасенной веревкой прикрутил свою ногу к ноге мальчика. Сделал он это очень быстро, уверенными движениями и, прежде чем Максим успел дернуться, примирительно вымолвил:
– А не дивись! Какой помытчик доброго кречета заимеет, так поначалу его носит в путцах, а после дружба у них уж нерушимая! – И, предупреждая возможный вопрос, добавил: – До ветру приспичит – толкнешь меня. Стыдобиться нечего: ты ж не девка.
Громкий храп атамана, раздавшийся почти сразу, долго не давал Максиму сомкнуть глаз. Утром Федька проснулся с первыми лучами, впрочем, едва заметными из-за густого тумана, опустившегося на землю. Налим не стал выжидать, пока он рассеется, однако едва успел пройти с Максимом полкилометра: мальчик запнулся и вытянул вперед руку:
– Там! – негромко произнес он.
Федька сперва подумал, что Максим напугался какого-нибудь зайца или иного безобидного лесного жителя, приняв его в тумане за небывалое чудище, и уже собирался отпустить веселое ругательство по этому поводу, но помешал донесшийся сзади шорох. Атаман хотел обернуться, однако тотчас ощутил прикосновение к кадыку острого, холодного железа.
– Не
