Потом начал бессвязно рассказывать, чем занимаются у них дома.
Похоже, он приходил всякий раз, как ему хотелось привести в порядок свою память.
– Папа все еще работает каждую ночь… Мама дала пощечину Берте… А скажите, когда женятся, людям больно? – И поскольку Мари не отвечала, он продолжал, все больше распаляясь: – А я не хочу ехать в деревню, вот… И пусть они ее только пальцем тронут, я их задушу ночью, да-да, ночью – это легко, потому что они спят… У нее ладошка такая гладкая, прямо как почтовая бумага… А вот та, другая, мерзкая девка…
Он повторял одно и то же, путался, не в силах выразить то, что с чем пришел. Наконец Мари заставила его вернуться к родителям; бедняга так и не заметил присутствия Октава.
А тот, опасаясь, что их снова потревожат, решил увести молодую женщину в свою комнату. Но она отказалась, внезапно залившись ярким румянцем. Октав не понимал причины ее стыдливости, убеждал, что они услышат шаги Жюля, когда тот будет подниматься по лестнице, и она успеет вернуться к себе; когда же он все-таки попытался увести Мари, она рассердилась, прошептав с возмущением женщины, попавшей в руки насильнику:
– Нет, только не в вашей комнате! Это слишком гадко… Останемся здесь, у меня!
И она убежала от него вглубь квартиры. Октав все еще стоял на пороге, озадаченный этим неожиданным отпором, как вдруг со двора донесся оглушительный шум перебранки. Нет, сегодня ему решительно не везло, и он решил, что лучше идти спать. Переполох в такое непривычное время был настолько неожиданным, что Октав приоткрыл окно и вслушался. Внизу кричал Гур:
– А я вам говорю, что вы не пройдете!.. Я уже предупредил хозяина дома. Вот он сейчас спустится и сам вышвырнет вас вон!
– Еще чего! – отвечал ему грубый голос. – Нешто я не плачу вовремя за квартиру?! А ну давай, Амели, проходи, и пусть только этот господин попробует тебя тронуть, мы уж посмеемся!
Это был мастеровой с верхнего этажа; он вернулся домой вместе со своей супругой, которую выгнали нынче утром. Октав выглянул из окна, но в черной дыре двора были видны только длинные смутные тени, которые метались по стенам, то и дело исчезая в отблесках газового рожка, горевшего в вестибюле.
– Господин Вабр! Господин Вабр! – надрывался консьерж, на которого наседал столяр. – Сюда… скорей… а не то она войдет!
Несмотря на больные ноги, госпожа Гур пошла за хозяином – тот как раз в это время работал над своим монументальным каталогом. Он спустился, и Октав услышал его разъяренные крики, обращенные к мастеровому, который поначалу слегка оробел при виде хозяина:
– Какой скандал!.. Какое безобразие!.. Я никогда не допущу в своем доме подобных мерзостей! Сейчас же уберите отсюда эту женщину… Вы слышите? Мы не допустим таких особ в нашем доме!
– Да это ж моя хозяйка! – ответил растерявшийся столяр. – Она работает прислугой, а сюда приходит только раз в месяц, когда хозяева отпускают… И нечего тут шум поднимать! Вы не запретите мне спать с законной женой, вот так-то!
Тут уж хозяин дома и консьерж разъярились вконец.
– Я вас выгоню отсюда! – заикаясь, кричал господин Вабр. – А пока запрещаю вам превращать мой дом в бордель!.. Гур, вышвырните эту оборванку на улицу! Да-да, я не потерплю здесь таких гадостей! Когда человек женат, он обязан сообщать об этом… Молчите, вы уже и так достаточно меня оскорбили!
Столяр, человек незлобивый, а сейчас еще и слегка под хмельком, в конце концов расхохотался:
– Ну и порядки у вас… Ладно, раз уж этот господин не в духе, возвращайся к своим хозяевам, Амели. Заделаем мальца в другой раз. Да-да, мы хотели заделать мальца… А касательно того, чтоб меня выгнать… так я и сам, черт возьми, съеду от вас! Ни дня больше не останусь в вашем притоне! Тут такие дела творятся – чистая помойка. Господа, видите ли, не желают пускать к себе женщин, а у самих на каждом этаже шлюхи живут, разве только расфуфыренные, и развратничают так, что не приведи господи!.. Да-да, шлюхи как есть, даром что из благородных!
В конце концов Амели ушла, чтобы не подводить своего супруга, а тот все еще продолжал беззлобно насмехаться над хозяевами дома.
В течение этого скандала Гур прикрывал отступление господина Вабра, позволяя себе громкие реплики. Ну и мерзкий же народ эти мастеровые! Стоило допустить в дом одного из них, и он превращает его в бордель!
В конце концов Октав захлопнул окно. Но в тот момент, когда он собирался вернуться к Мари, кто-то кравшийся по коридору легонько задел его на ходу.
– Как… вы опять здесь?! – воскликнул он, узнав Трюбло.
Тот в первый момент опешил. Потом стал объяснять причину своего появления:
– Да, это я… Вот ужинал у Жоссеранов, а теперь поднимаюсь туда.
Октав был возмущен до глубины души:
– Неужели опять с этой замарашкой Адель?! Вы же клялись, что бросите это!
Но Трюбло, уже оправившись от испуга, весело ответил:
– Уверяю вас, мой милый, она просто прелесть!.. Видели бы вы, какая у нее кожа!..
Потом он начал возмущаться столяром, который чуть было не застукал его на черной лестнице, а все из-за этой дурацкой истории с женой. Вот и пришлось ему тайком пробираться по парадной. Расставаясь с Октавом, он напомнил:
– Не забудьте, в ближайший четверг я вас поведу к любовнице Дюверье… Поужинаем вместе!
Дом снова погрузился в сонную тишину, в то почти религиозное безмолвие, которое окутывает безгрешные альковы. Октав вернулся к Мари; она стояла в спальне, возле супружеской постели, и взбивала подушки. А наверху, в каморке Адель, Трюбло, во фраке и белом галстуке, сидел в ожидании на узкой кушетке, поскольку стул был занят тазом и парой старых шлепанцев. Услышав в коридоре шаги Жюли, которая шла спать, он затаил дыхание: его постоянно мучил страх перед женскими сварами. Наконец появилась и Адель. Она была сердита и тотчас напала на него с упреками:
– Ну ты совсем уж обнаглел, мог бы и не наступать мне на ноги, когда я подаю на стол!
– Как?! Это я наступал тебе на ноги?!
– А кто ж еще – конечно ты; только никогда не глядишь на меня, никогда не скажешь «пожалуйста», когда просишь подать хлеб… А сегодня, когда я принесла телятину, и вовсе смотрел на меня как на пустое место… Так что хватит с меня, слышишь? И без того весь дом надо мной потешается. А теперь и ты вместе с ними… ну это уж слишком!
Распалившись вконец, Адель разделась, нырнула под перину на своей скрипучей лежанке и повернулась к Трюбло спиной. Пришлось ему виниться и вымаливать прощение.
А тем временем в соседней каморке столяр, еще не совсем протрезвившись, говорил сам с собой, да так громко, что его слышал весь коридор:
– Нет, ну надо ж такому быть, чтоб человеку не давали спать с собственной женой!.. В этом доме приличных баб ни одной, черт бы их подрал! Вот ты пойди да сам посмотри, кто у тебя тут кувыркается в каждой постели!..
VII
Вот уже две недели Жоссераны, несмотря на непотребное поведение дядюшки Башляра, чуть ли не каждый вечер приглашали его к себе, чтобы выжать из него приданое.
Когда ему объявили о предстоящей свадьбе Берты, он только слегка потрепал племянницу по щечке со словами:
– Как, ты выходишь замуж? Ну-ну, очень мило, крошка!
И остался глух ко всем намекам, старательно изображая погрязшего в пьянстве беспутного гуляку, едва лишь речь заходила о деньгах.
У госпожи Жоссеран возникла мысль пригласить как-нибудь вечером его и Огюста, жениха Берты, – может быть, знакомство с молодым человеком заставит дядю принять благое решение. Это был весьма смелый план: семейство Жоссеран не любило показывать господина Башляра посторонним, опасаясь, что он их скомпрометирует. Как ни странно, дядюшка повел себя вполне
