так, уйти, однако, не смог.
— Почему ты помогала ему?
— А почему вы ему помогаете? Почему люди делали то, о чем он просил? Потому что он это умел. Уговорить. Сделать так, что любой согласится, даже если сначала не хочет.
И все же в ее грозных словах Ати не чувствовал осуждения. Как будто частью себя это она уважала.
— Ты знала его? Каким он был?
— Я знала его, — кивнула Ашта. — Это других можно не знать, сколько лет ни служи в доме, а он, хоть жил тут недолго, запомнился всем. Хозяин и он, пусть и братья, а разные очень. Лайлин и за местного бы сошел. Столько думал о себе, и гордости столько. А он и собой хорош еще был, и ученый. Думал, многое в жизни получит. Неудивительно, что госпоже приглянулся.
Ати не поверил услышанному. Так холодно, с таким подозрением отзывалась о Лайлине мать, так настойчиво убеждал Лайлин не беспокоить ее. В этот раз тоже: «Только, молю, не посвящай в мои мучения надми».
— Тем более, что хозяин часто бывал в отъезде, — добавила Ашта и крепче скрестила руки на груди. Стены, бойницы и глубокий ров. Больше ничего не сказала — да будто и не собиралась никогда говорить. Это, впрочем, не устроило Ати.
— Что ты имеешь в виду, Ашта? — тихо спросил он.
Но она только смотрела в ответ: старая женщина, которая скоро покинет свой пост. Долгая жизнь не оставила в ней ни капли страха. Да и как решился бы он ее запугать? Ту, что служила их дому.
— Ашта?
— Госпожа Меана ладила с Лайлином… хорошо, — произнесла, наконец, та. Негодование в ее голосе было придавлено грузом лет, и все-таки вес этот не оказался достаточным. — Только потом их дружбе пришел вдруг конец. Лайлин отправился путешествовать — его, де, всегда манила дорога. А госпожа больше ни словом его не вспоминала. Это все, что я могу рассказать. Сказать больше — уже будет домысливать.
— Спасибо тебе еще раз, — кивнул Ати.
Развернулся и вышел.
Муторное послевкусие этого разговора все бродило в нем, когда он наказал возничему ехать на кладбище. Ати было, впрочем, чем отвлечься от мыслей. Некрополь раскинулся за чертой города, и просторные его поля простирались далеко. Могилы и гробницы, множество статуй: скорбных, но и задумчивых, радостных даже. В густеющих сумерках Ати прошел через них, вспоминая. Он не был здесь, сколько? Почти десять лет? Родители кладбище посещали, но детей с собой не брали, и посещали, очевидно, нечасто.
Это он понял, когда, заплутав не раз, вышел к нужной гробнице. Маленькая надстройка с уставленным старыми подношениями алтарем обрывалась пыльной лестницей, и Ати долго перебирал ключи, пока — с третьей попытки, с трудом — не провернул один. Наведывались ли сюда гробокопатели? Похоже, что нет. А если и наведывались, то замкнули за собой дверь.
Отец стал первым из его рода, кто поселился в Фер-Сиальце, и гробница содержала в себе пока одно всего захоронение. Оставив дверь позади открытой, чтобы проникал свет, Ати подошел к саркофагу своего брата Нани. Наринех, каким он его помнил, был весёлым и бойким. Ати нравилось, как тот вечно его отвлекал. Остальные братья были и старше, и занимались своими, взрослыми, делами. Наринех же, казалось, мог играть вечно — за что бывал часто наказан.
А ведь именно ему предстояло стать зароком и провести жизнь при храме. Судьба, мало кому подходящая меньше. Что ж, жребий перешел к другому. Коснувшись камня саркофага, Ати обернулся к двери.
Что, если посоха уже нет? Столько всего могло произойти за два года. И, однако, он был там. Лежал на тонком выступе притолоки, покрытый пылью и сам будто истлевший.
Ати хорошо помнил, как Лайлин шёл с этим посохом к дому. Таким понятным казалось тогда желание болящего опереться. На пропажу внимание Ати обратил, но искать, конечно, не стал. Ведь это была просто палка — и палкой посох остался, когда он сжал на нем пальцы теперь. Обычное дерево, обструганное бедняком, чтобы была помощь в пути. Но получалось, что дядя заключил в него нечто куда большее.
«Всё, что я когда-то умел», — объяснил Лайлин, — «теперь там». Поэтому, как будто, он стал так слаб. Поэтому не мог противиться чужой поработительной воле. «Эту, единственную, тайну она не смогла у меня вырвать». Но Ати не знал, что умел дядя при жизни, не знал, как должна была исказить это смерть, поэтому просто взял посох и поднялся наверх, еще раз взглянув на каменный саркофаг — такой торжественный, совсем непохожий на брата.
Пришло время отправиться к Меддему Зарату. И как же Ати хотел этого избежать. Но избежать было нельзя.
* * *
— Я сделаю это, — сказал бальзамировщик. На улице уже стемнело, и его дом, жуткий и днем, в сумерках белел призрачно, невыносимо. Как будто все те, кого он проводил в другой мир, оставили часть себя в потекшей от дождей побелке, скалились сквозь нее зубьями кирпичей.
Зарат встретил Ати у ворот, сам, и внутрь не провел.
— Но сделаю не так, как он хочет. Я сам выберу место. Совершил бы все здесь, но ни одна тварь посмертной стремнины не сумеет проникнуть в мой дом. Нам же нужно ее приманить. И все же защита понадобится.
— Он обещал, что сможет ее победить, — напомнил Ати.
— Ты веришь ему? После всего, что сам видел?
Бальзамировщик не постарел, казалось, даже на месяц. Так же лоснились маслом темные волосы, так же чернели глаза. Столько же тайной, собой преисполненной жизни чудилось в нем.
Ати кивнул. Синева платья Зарата в сумерках была неестественно яркой.
— Будет так, как скажете вы.
Тот в согласии, похоже, не сомневался. Да и с чего бы?
— Я выберу место и подготовлю его. Приезжай завтра вечером. С ним.
Так Ати и поступил.
Утро нового дня пролетело быстро: брат, заправлявший делами в эти два месяца, с гордостью сдавал теперь пост. Видя, как тот доволен собой, Ати не мог не улыбаться и сам. Но после обеда время замедлилось, и, вернувшись из порта, он долго бродил из комнаты в комнату, не находя места. Брался за что-то — и вскоре бросал. Все были рады ему, но сам он только считал часы до момента, когда можно станет уехать.
Добавляя суетного беспокойства, то и дело хлопали двери — что-то привозили и что-то увозили, приносили письма отцу. Кого-то из посланников Ати не узнавал, но брат, в своем стремлении все улучшить, набрал много новых людей. Надо переговорить с ними,
