просидел, безучастно погрузившись в себя. Он не реагировал на перепалки свидетелей, Хурота и Захира, не удивлялся и не возражал интерпретациям своих поступков, искажающим действительность до абсурда.
На самом деле, ему вдруг пришла в голову отличная идея того, как можно увеличить площадь купола в озере без дополнительных материалов, и он напряженно обдумывал ее, жалея лишь, что на скамье подсудимых у него нет ни бумаги, ни карандаша.
По дороге к узилищу, Вадим попросил конвоиров принести ему большой блокнот или тетрадь с карандашом. Те удивились, но передали их с дежурным.
Он так увлекся своими схемами, что когда люк распахнулся, Вадим не сразу сообразил, что просидел весь день над расчетами. Крошечный столик был завален исчерченными листами из блокнота, часть из них валялась на полу и на его лежанке.
— Эй, Данк, не спишь? Принимай еду! — оторвал его от бумаг незнакомый голос.
Архитектор недоуменно поднял голову к люку:
— А что, уже утро?
— Кому утро, кому вечер. Подкрепись, через час на суд.
— А как ты меня назвал? Я не расслышал, — спросил Вадим, принимая пакет с едой: горшочек с кашей, кувшин с напитком и несколько сухариков.
— Данк. Тебя так в лагере называют, — удивленно ответил дежурный.
— Меня зовут Вадим Потапович Хворост…
— Разве? Прости, не знал. Я прибыл как раз перед чемпионатом. И впервые увидел тебя на награждении. Тебя все называли Данком. Прости, если ошибся. Ешь быстрее, остынет! Народ за тебя тут переживает!
— Попроси, чтоб мне еще блокнот принесли!
Его крик ударился в закрывающийся люк.
— Данк. Надо же, — фыркнул Вадим, принимаясь за еду и просмотр своих схем.
Когда через час люк распахнулся снова, он еще не умывался. Побрызгав в лицо водой, огорчившись, что не успел почистить зубы, и, порадовавшись, что не нужно бриться (у него уже отросла небольшая бородка), Вадим полез наверх.
* * *
В Пещере Вадим увидел Телига, который кинулся к нему и, обняв, сунул в карман блокнот с ручкой.
— Вадим, я рад, что ты записываешь все, что происходит. Здесь что-то не так, я чувствую! Творится непонятное, мне это не нравится, — горячо дыша в ухо, прошептал он. Лысина Телига мелькнула и пропала.
«Записывать что происходит?» — удивился Вадим. Взгромоздившись на свое место, он вдруг подумал, что этот суд для него оказался отличной паузой в делах.
Поначалу совет Сорова сделать что-то своими руками нервировал, но потом Вадим втянулся и с удовольствием ощущал налившиеся силой мышцы. Но сейчас он осознал, как не хватало ему во всей этой суете спокойных и вдумчивых размышлений, полета фантазии, когда перед внутренним взором встают дивные творения, возводимые исключительно силой мысли, которые затем переносятся в рисунки и чертежи.
— Продолжаем заседание, — прервал его мысли голос Этель и стук молотка по столу.
— Я настаиваю на том, чтобы до предъявления улик и обвинений, моему подзащитному была предоставлена возможность показать, как много он успел сделать для нашей дружной колонии за такой непродолжительный срок, — вмешался Хурот.
— Мы все знаем, сколько он сделал, — сухо заметила судья.
— Нет. Нужно проникнуться, понять, что такой человек не мог совершить всех этих безумных поступков, вменяемых ему в вину, — продолжал настаивать Хурот.
— Хорошо, — согласилась Этель. — Пригласите своих свидетелей.
Первым вышел парень, с которым Вадим вместе работал на строительстве речного купола. Немного сбивчиво и постоянно оглядываясь на зрителей, он говорил о том, как хорошо им было работать вместе.
Затем вышел Назим, его ученик по костровищам, ставший в последнее время лучшим специалистом по поддержанию кухонных очагов в порядке. Он проникновенно говорил о том, каким хорошим учителем оказался подследственный.
Люди выходили один за другим. Слушать их Вадиму было приятно и немножко неловко. Но вот на трибуну взошла женщина, с которой он был практически незнаком — разве что в лицо ее помнил, но общаться им прежде не довелось.
— Хочу вот сказать, что Вадим, по всей видимости, очень неплохой учитель…
— Ты училась у него? — перебила ее Этель.
— Не я. Моя дочь. Но в суд я пришла сама.
— Хорошо, продолжай.
— Моя дочь до последнего времени очень охотно ходила на его уроки. И даже начала помогать нам в мастерской, используя полученные на его уроках знания…
— До последнего времени? А теперь не ходит? — удивилась Этель.
— Ну… Тут такое дело… — женщина стрельнула глазами в сторону стола с подсудимым, но в лицо ему не посмотрела. — Пошли слухи, что Вадим плохо относится к рожденным на Арзюри… оскорбляет их… И я запретила девочке ходить на его уроки…
— Так-так. Пожалуйста, здесь подробнее. Он оскорблял рожденных на Арзюри? — искренне удивилась Этель. — В первый раз об этом слышу.
— Многие говорят, — совсем тихо, но упрямо повторила женщина. — Он говорит, что они не люди.
— Ерунда какая, — возмутился Вадим. — Не мог я такого говорить!
— Говорил. На уроке. Что люди любят голубое небо. А рожденные здесь его не видели и потому не могут считаться людьми.
— Да не было такого! Ты совершенно неправильно все поняла!
— Подсудимый, тебе слова не давали! — стукнула молотком Этель.
— Она правду говорит. Все возмущались, что он делит людей на своих и чужих! — раздался голос из зала. — Тебе, госпожа судья, нужно было слышать это, живешь в своем мире, людей не слышишь!
— Тихо! Иначе я попрошу очистить зал!
— Что вы за судья, если глас народа слышать не хотите?
— Тихо! — Этель отчаянно застучала молотком. — Будете говорить, когда вас вызовут. А пока мы слушаем…
Но слушать было уже некого. Пока шла перепалка, женщина спустилась с трибуны и направилась к выходу из пещеры. Попытка Этель зазвать ее назад, ничем не увенчалась.
— Обеденный перерыв, — объявила Этель, поднимаясь из-за стола.
— Странных свидетелей приглашает твой защитник, — фыркнул конвойный, провожая Вадима в небольшую келью.
Обед сыграл с Вадимом дурную шутку. Он совершенно не думал о том, что уже больше суток не спал, но тут, на сытый желудок, им овладела такая дремота, что он еле дошел до своего места в зале. Рухнув на стул, он откинул голову назад, прислонившись к стене пещеры, и заснул.
Разбудил его шум и отчаянный стук молотка. Он попытался выпрямиться, но шея затекла и откликнулась резкой
