Лила спросила:
– Хочешь с нами поебаться?
Они уставились на меня – серьёзно и пытливо.
– Мы будем ебаться на могиле Фурье, чтобы ему было приятно, – сказала Одетта.
– Это будет наш второй подарок ему сегодня, – сказала Генриетта.
– А вы как-то особо ебётесь? – спросил я.
– Конечно, особо, – сказала Лила.
– Нам не нужен хуй, – пояснила Иветта.
– Вместо хуя у нас теперь карандаш, – рассмеялась Генриетта.
– И Лила, – сказала Иветта.
– Она лучше всякого хуя, – добавила Одетта.
– Я делаю это и пальцами, и башкой, и языком, и жопой, – внесла ясность Лила.
– Поэтому мы тебя и любим, – процедила Генриетта.
– Фурье был самым эротичным созданием на свете, – сказала Иветта. – Ну а после Фурье – Берроуз и Лила.
– Берроуз на третьем месте, – возразила Одетта. – А его карандаш – это просто средство.
– Ну что, будем мы или не будем ебаться?! – вскричала Лила. – Хватит уже трепаться!
16
И мы действительно поебались.
Ещё как поебались!
17
После этого я встречался с фурьеристками ещё не однажды.
Но только не с Иветтой.
Её я больше не видел.
Она уехала в Прагу, чтобы наведаться на могилу Кафки и освободить его – посмертно.
Дело в том, что Франц Кафка лежит под одним камнем со своими папой и мамой.
Даже после смерти он не смог от них освободиться.
Поэтому Иветта и решила съездить в Прагу.
Каким способом она вознамерилась освободить Кафку, мне неизвестно.
И я ведать не ведаю, увенчалась ли успехом её пражская авантюра.
Иветта уехала – и не вернулась.
Зато с Одеттой, Генриеттой и Лилой мы встречались ещё не раз – и всегда на могиле Фурье, на монмартрском погосте.
И мы неоднократно использовали берроузовский карандаш для наших эротических игрищ.
Этот огрызок сослужил нам отличную службу.
18
Однажды на кладбище Монмартр появилась группа российских туристов.
Они шумели, как вороны.
Они ходили с видеокамерами и снимали надгробные камни.
Но они прошли мимо могилы Фурье и не заметили меня и лесбиянок.
Туристы – законченные болваны.
19
Как-то в полдень мы собрались на могиле Фурье, чтобы отведать пирожков, приготовленных Одеттой. Это были слоёные пирожки с творожной начинкой.
По словам Ролана Барта, Фурье обожал это угощенье.
Пирожки были превосходны.
Мы запивали их лимонадом: смесью апельсиновой, лимонной и яблочной воды с маленькими частичками этих фруктов.
Фурье любил этот напиток.
Во время поедания пирожков мы молчали и смотрели на могильный камень.
– На камень нужно смотреть, чтобы Фурье тоже почувствовал вкус пирожков, – сказала Генриетта.
– Да брось ты, – возразила Лила. – Фурье уже не нужны пирожки. Они нужны нам, чтобы мы лучше понимали Фурье и его идеи.
– А разве я сказала не то же? – буркнула Генриетта.
– Мы спим и видим сны, – сказала Одетта. – И эти пирожки нам тоже снятся. Я благодарю Фурье за то, что он подарил нам эту сладкую пирожковую грёзу.
– Но пирожки не сладкие, а солёные, – сказала Генриетта.
– И солёные, и сладкие, и горькие, и острые, и никакие, – уточнила Лила. – Эти пирожки как сама жизнь, как наше земное существование.
– Жизнь есть сон, – подтвердила Одетта. – Всё, что мы думаем и делаем, нам снится. Иногда этот сон сладкий, иногда горький, иногда солёный, а иногда безвкусный.
Воцарилось молчание, не нарушаемое даже дождём, лившим что было силы.
– Ну как? – спросила вдруг Генриетта. – Займёмся мы сегодня любовью?
– Самое время, – сказала Лила.
Она подошла ко мне и положила свои длинные, бледные ладони на мои плечи.
И прошептала:
– Ты чего дрожишь? Замёрз, что ли?
Я кивнул.
– Сейчас это пройдёт, – сказала Лила.
И действительно: моя дрожь моментально унялась, хотя дождь припустил с удвоенной силой.
Руки Лилы были нежными, пахли цветами и хорошо защищали от непогоды, как ветви платана.
Я ощутил первобытное блаженство.
«Неужели ей всего семь лет? – подумал я. – Или это ошибка?»
– Дорогой Фурье, – прошептала она, дыша мне в щёку. – Я – твой дружок Уильям Берроуз.
Её язык проник в моё ухо – и он был горяч, как пламя свечки в оргонном аккумуляторе доктора Райха.
Я хотел заглянуть ей в глаза, но у меня не получилось.
Я увидел лишь сомкнутые веки Лилы – и причудливую на них наколку.
Эта наколка была слишком близка к моим глазам, чтобы я мог её рассмотреть, но мне этого уже и не хотелось.
20
Я снова услышал её настойчивый шёпот:
– Ну что, мы займёмся наконец любовью?
Послесловие. Послекнижие
1
Вот я и закончил эту книжку.
И что же?
А вот что: Уильям Берроуз больше меня не смущает, не отягощает, не поглощает.
Я теперь от него свободен.
Не он ли сам учил освобождаться от всех зависимостей общества контроля: от Королевы и Страны, от Папы и Президента, от Генералиссимуса и Аллаха, от Христа и Фиделя Кастро, от Коммунистической Партии и ЦРУ, от Науки и Искусства, от Истории и Соседства…
Он слишком хорошо знал, что такое наркозависимость, чтобы обольщаться зависимостью любого рода.
Берроуз сказал однажды: «Ты должен научиться жить без принадлежности, без религии, без близких. Ты должен научиться жить в молчании и сиротстве».
Такое мог вымолвить не писатель, а философ.
Даже освободившись от Берроуза, я хочу учиться у него думать.
2
По мысли Берроуза, всем нам необходимо опомниться и прийти в чувство.
Что это значит?
А вот что: покончить с автоматическими реакциями, возникающими у индивидов в ответ на соблазны и угрозы власти.
Самая главная автоматическая реакция: быть своим, предсказуемым, видимым, послушным.
Уильям Берроуз хотел быть чужим, неконтролируемым, сокровенным, неуловимым.
Он мечтал стать El Hombre Invisible – ускользающим, бестелесным, не оставляющим следов невидимкой.
Но этому помешала его писательская карьера.
Писатели в обществе контроля выставлены на всеобщее обозрение, как тасманский дьявол в зоопарке.
И, в отличие от тасманского дьявола, писатели даже получают удовольствие от своей клетки.
3
Берроуз говорил, что писателем сделало его убийство жены – Джоан Воллмер.
Но, по его же словам, он застрелил Джоан, будучи одержим Мерзким Духом.
То есть стрелял он, да не он: очень тёмное дело.
Берроуз отождествлял Мерзкий Дух с американским капитализмом, с Рокфеллером, с Пентагоном, с Джоном Эдгаром Гувером и Уильямом Рэндольфом Хёрстом.
Он считал, что Мерзкий Дух не покинул его и после убийства, а исподволь руководил всей его писательской работой.
