теперь болеть нельзя. Только немного отдохнуть, чуть-чуть.
В узелке был хлеб, но есть совсем не хотелось. И потом — развязывать узелок… Нет, сперва отдохнуть…
Ощупала за пазухой маленький, согревшийся от тела кольт. Ни комиссар, никто в отряде не знал об этом револьвере. Даже Толе не призналась Шура в своей слабости: боялась ходить в разведку без оружия. А с револьвером спокойней. Смерть не так страшна, как фашисты.
Шура легла на койку. Стала перебирать в памяти все, что удалось узнать о вражеских войсках. Как бы чего не забыть. Завтра предстоит опять трудный день: надо узнать, что там, на этом аэродроме… А комиссар хорошо придумал: ищем мать… Они — брат и сестра…
Сон наплывал. Ей пригрезилось родное село Поповка. Братья, сестра Настя. Все неслось куда-то, никак ничего не задержать. Вот она, Шура, бежит из школы, размахивая портфелем… Мать, веселая, собирает обедать. Говорит детям, что сегодня родились четыре телочки… Мать — председатель колхоза, она всегда рассказывает о своих делах… Мелькает все быстро-быстро. Вот Шура уже пионервожатая, танцует с малышами вокруг новогодней елки. А вот Москва. Ткацкая фабрика «Красный прядильщик». Работа, комсомольские дела. И Осташево, совпартшкола. Красивое место, школа во дворце, где прежде было педучилище. Парк огромный, река, лес. И поле… Ах, что-то на этом поле надо сделать. Что же? Все время помнила — и забыла. Надо сделать, непременно! Аэродром!..
Сновидения отлетели. Холодная, сырая комната. И в сердце — тревога. Война.
«Пожалуй, надо уходить», — подумала Шура.
Но уходить не хотелось. Да и куда? В Осташеве подруг нет. Ведь Шура жила здесь меньше года. Подруги были по совпартшколе, но они эвакуировались. И ей, конечно, можно было уехать. Но она осталась, стала партизанкой… Поспать бы, хоть в этой холодной комнате!..
Слышно, как соседка за стеной растапливает печь. Шура решила зайти к ней, спросить, нет ли в соседних домах немцев. Если нет, можно поспать в своей квартире до рассвета.
Соседка со страхом глядит на Шуру.
— Ты?!
И прежде чем Шура успела о чем-нибудь спросить, женщина заговорила сама. Шепотом, подойдя вплотную:
— В другой половине какой-то штаб. — Она кивнула на перегородку. — Там сейчас переводчица. А к десяти часам придут немцы…
— Переводчица немка? — выдохнула Шура.
— Из Шахолова, фамилия Болычева. За русскую считали, а она австриячка. Еще после прошлой войны сюда занесло. Уходи, милая, неровен час…
Шура поспешила в свою комнату. В темноте торопливо повязала платок. Забыв узелок, пошла к двери. В коридоре часто зацокали каблуки. «Туфли, женские», — успела подумать Шура. Дверь распахнулась. Шура выхватила кольт. И ослепла от света, направленного на нее из сильного фонаря.
— Она это! Она! — закричала переводчица.
Ударом автомата гитлеровец выбил из руки Шуры револьвер, другой солдат схватил за горло.
21
На двери дома Вишняковых было крупно написано мелом: «СС» и еще какие-то цифры, помельче, которые Толя в темноте не разобрал. Да и некогда ему было разбирать. Он сбежал с крыльца дома, помеченного рукой фашиста, прижался к стене за углом. Стоял, вглядывался в темноту, прислушивался. Все было тихо. Если бы в доме были гитлеровцы, то они не сидели бы в темноте. Засада? Вряд ли. И Толя решился — тихо стукнул в крайнее окно три раза.
Виктор открыл дверь скоро, махнул рукой:
— Уходи!..
— Переночевать бы… — шепнул Толя.
— Нельзя. Обыск у нас был. Баба какая-то, нарядная, гестаповцев приводила. О тебе спрашивали. Меня били… — Виктор всхлипнул в бессильной ненависти. Повторил: — Уходи, Толька! Мать Володи Колядова несколько раз в гестапо таскали. В Осташеве эсэсовцы. И полицаи по всем дворам шныряют…
Ночь Толя провел в стогу сена, у реки. Продрог до костей и, едва дождавшись рассвета, пробрался к дому Шуры Вороновой. Нет, в дом он прямо не пошел, а стоял за палисадником, на противоположной стороне улицы. В этот ранний час вокруг было пустынно. Только вдали, на площади, ходили два солдата в касках.
Толя прождал с полчаса, но Шура все не выходила из дома. Накануне они условились встретиться на окраине Осташева, но теперь Толя хотел предупредить девушку, что в селе эсэсовцы. Из Осташева надо было уходить немедленно, лучше через парк, в лес. Из леса, который тянулся вдоль реки, можно опять подобраться к совхозному полю…
А Шура все не выходила. Неужели спит? Не может быть, ведь уже совсем светло. Дальше ждать нельзя, и Толя решил пойти на другой конец Осташева. Может быть, Шура давно ждет его там.
Обогнув палисадник, Толя почти столкнулся с незнакомой молодой женщиной. Преградив Толе дорогу, она разглядывала его в упор. А он стоял (не бежать же!) и старался побороть волнение. Он ясно представил себя, посиневшего от холода, рваного, с котомкой за плечами. Ничего — нищий бродяга. Таких много теперь, голодных, ходит по разоренным селам. Подозрительного ничего нет…
— Доброе утро, тетя! — сказал Толя, глядя в накрашенное лицо женщины. И, сняв тощий мешок, достал кусок черного хлеба, принялся жевать. С тупым равнодушием поглядывал на незнакомку, преградившую ему дорогу.
— Куда идешь, милый? — ласково спросила франтоватая тетка. И проговорила быстро: — Передай партизанам, Шумов, что Воронову арестовали на квартире.
«Друг или враг? Друг или враг?» — неслось в мозгу разведчика. Чтоб выиграть секунды, он нагнулся, стал завязывать мешок.
— Воронова во всем призналась. Она сказала, что твоя мать здесь, в Осташеве, на подпольной работе. И о тебе сказала. Вот я знаю, что в мешке у тебя листовки, которые ты должен расклеить.
«Враг, подлый враг!..»
— Врешь! — крикнул Толя в лицо предательницы. — Это ты партизанка, а я обыкновенный человек.
Толя вскинул мешок за плечи. Злость, ненависть душили его. И это помогло разведчику сжаться в комок. Он пошел на отчаянный шаг, может быть, единственный, который мог спасти его в эту минуту. Глядя на двух солдат на площади, Толя сказал со злостью:
— Шагай в гестапо, тетка! Там разберутся, кто из нас партизан. Может, я за тебя и награду получу.
— Да ты что?! — изумилась нарядная женщина и окончательно выдала себя: — Так ты не Шумов?
— Всегда Комаровым был, — процедил Толя. И подумал: «Врешь, гадина! Ничего Шура не сказала. Иначе ты знала бы, кто я!»
Тетка сказала примирительно:
— Если ты не Шумов, так зачем же нам беспокоить начальство? Иди своей дорогой.
— Нет! Я сейчас у людей спрошу, где комендатура. Я пожалуюсь. Думаешь, если нищий, то можно издеваться…
Толя шагнул к ближайшему дому, решительно вошел в калитку. Сад, двор, следующий дом…
Только миновав парк и углубившись в лес, Толя почувствовал себя в
