от Австро-Венгрии. Мы, сербские социалисты, по можем сказать этого о себе. Нам австрийские наследие досталось в виде самого скверного оппортунизма и реформизма и, что хуже всего, мы получили еще и венгерский реформизм»[159].
На первых конгрессах КПЮ было достигнуто формальное, но не фактическое единство. Ключевые вопросы – аграрный и национальный – не получили подробной разработки в результате ожидания коммунистами скорой революции, которая должна была захлестнуть Балканы.
Политика Коминтерна в отношении КПЮ также способствовало ее внутренней раздробленности. Несмотря на решения Пятого конгресса Коминтерна по национальному вопросу и поддержку левого крыла, Москва поддерживала до 1928 г. идею создания компромиссного руководства из представителей «правых» и «левых» фракций. Тот же Маркович входил в руководство в КПЮ до Дрезденского конгресса, состоявшегося в 1928 г. Через год, он был исключен из партии. Как отмечает исследователь
Гордана Влайчич: «Создается впечатление, что до апреля 1928 года ИККИ настаивал на том, чтобы ЦК КПЮ и руководство партийных профсоюзов строились по принципу «баланса интересов» как гарантии того, что конечные последствия реализации той или иной концепции не возобладают в будущей практике нашего коммунистического движения»[160].
В начале 1920-х гг. КПЮ была достаточной влиятельной организацией, насчитывавшей в своих рядах около 65 тыс. человек. В профсоюзах, которые находились под влиянием компартии, входило 208 тыс. человек[161]. Однако, судя по воспоминаниям Чолаковича, прием в партию осуществлялся достаточно просто: личное заявление плюс рекомендация одного члена КПЮ и человеку без испытательного срока тут же выдавали партийный билет[162]. Неудивительно, что после запрета КПЮ основная масса попутчиков покинула тонущий корабль, численность партии сократилась в десятки раз. Чолакович пишет в своих мемуарах: «Она (КПЮ – прим. М.Л.) была подобна некой громоздкой и шумной машине, которую лишь время от времени приводили в движение, но коэффициент полезного действия которой очень незначителен. У нее хватало способности начать ту или иную широкую политическую кампанию, но этим она и ограничивалась»[163].
На выборах в Учредительную скупщину 1920 г. КПЮ заняла четвертое место, получив 12,3 % всех голосов. Лидер КПЮ Филип Филипович победил на выборах мэра Белграда, но власти не позволили ему занять должность под предлогом, что он отказался дать присягу королю[164]. Помимо Белграда коммунисты победили на выборах в муниципалитетах Загреба, Скопье, Подгорицы, Сплита, Ниша, Крагуеваца и других городов. Однако в том же году все коммунисты были объявлены в Югославии вне закона («Обзнана») и партия ушла на десятилетия в подполье. Наряду с запретом компартии, закрывались принадлежащие ей дома рабочих, органы печати, запрещались забастовки, подвергались увольнению с государственной службы все чиновники-коммунисты, студенты-коммунисты лишались стипендии[165].
Фото 20. Распределение голосов в поддержку КПЮ среди регионов Югославии (ось Y – регионы, ось X – количество голосов (тыс.))[166]
Отсутствие серьезного опыта нелегальной работы у КПЮ привело к многочисленным провалам не только в самой Югославии, но и в соседней Австрии. В Вене в руки полиции попал архив с личными данными членов КПЮ. Австрийская полиция передала его югославским властям[167].
После запрета компартии несколько молодых коммунистов создали организацию «Красная справедливость» («Црвена Правда»), нацеленную на индивидуальный террор против высших лиц югославской монархии. Выбор столь радикального средства борьбы был обусловлен как растерянностью членов КПЮ перед пассивностью собственного руководства в ответ на запрет компартии и красных профсоюзов, так и политическим наследим боснийских сербов – деятельность группы «Млада Босния». Интересно, что на югославских коммунистов повлиял и революционный опыт русских народников. Как вспоминал один из участников группы «Красная справедливость» Родолюб Чолакович, больше всего его поразили две книги: «Мать» Горького и «Подпольная Россия» Степняка-Кравчинского[168].
Официально КПЮ не поддерживала действия молодых радикалов, но и не смогла их остановить. В июне 1921 г. ими было совершенно неудачное покушение на регента Александра, а в июле коммунист Али Алиярич застрелил министра внутренних дел Милорада Драшковича[169]. Закономерно, что индивидуальный террор спровоцировал новую волну репрессий со стороны государства: Алиячич был казнен, многие коммунисты были арестованы и отправлены в тюрьмы[170]. В августе 1921 г. вышел Закон об охране государства, который ужесточил наказания за терроризм и пособничества ему, члены компартии отстранялись от работы в любых общественных службах[171]. Соответственно коммунистическая фракция в Скупщине была распущена.
Количество членов партии резко сократилась до 3,5 тыс. в 1929 г. Против КПЮ сыграл и крайне авантюрный призыв к вооруженному восстанию, который она выступила после установления диктатуры со стороны короля Александра в 1929 г[172]. Это дало властям новый повод, чтобы обрушиться с еще большей силой на региональные организации КПЮ. Многие югославские коммунисты были отправлены в тюрьмы и убиты. В столкновениях с полицией погибло шесть секретарей СКОЮ (югославский комсомол). Во время якобы имевшей попытке к бегству на югославо-австрийской границе в 1929 г. был застрел видный лидер КПЮ Джуро Джакович[173]. Компартия была деморализована и практически уничтожена, ее центральный комитет вынужден полностью перебраться в Вену, потеряв устойчивые связи с партийцами на местах[174].
По мнению Тито, слабость партии была в значительной степени была обусловлена структурой ее управления. Югославские коммунисты не имели самостоятельности в своих действиях, они ожидали инструкций от Центрального комитета, находящегося в Вене. Тот в свою очередь также не был самостоятелен и получал инструкции из Москвы, так как все важные решения были завязаны на Коминтерн. Выстроенная цепочка управления КПЮ (Москва – Вена – Югославия) не обеспечивала оперативности в деятельности партии, пока из Москвы приходила новая инструкция ход событий делал принятое решение уже не актуальным. Как вспоминал Тито: «Решения принимались людьми далекими от Югославии и непосредственной борьбы здесь, часто без какого-либо понимания условий в стране. Одним из следствий это стала постоянная перетасовка лидеров. Всякий раз, когда линия действий оказалась непригодной, Коминтерн выдвинул нового лидера. Как правило, Коминтерн делал свой выбор среди людей, которые жили в Москве и были частью его машины; он никогда не доверял товарищам, закалившим себя в борьбе на родине. Ясно, что никаких больших результатов в работе партии в Югославии ожидать не приходилось»[175].
После спада революционной волны в западноевропейских странах, Коминтерн ухватился за Балканы как за новый центр мировой революции. Практически каждый политический кризис в балканских странах, связанный с отставкой того или иного правительства, рассматривался как преддверие социалистической революции. Основной для данного ошибочного восприятия стали завышенные ожидания самого руководства Коминтерна, которые сформировались на основе сведений, полученных от болгарских политэмигрантов (Димитров, Коралов), склонных к преувеличениям. Однако в общей атмосфере ожидания новой
