освобождению. Наше нынешнее искусство в большей своей части – идиотское, как пятьдесят лет назад: наша литература сводится к сводничеству в данунцианском духе, к бульварным новеллам, к сумеречным стишкам, которые кажутся написанными в уборной после ностальгического запора, наша философия сводится к пережёвыванию того абсолютного идеализма, который, проделав столетний путь из Берлина в Неаполь, утратил тот интуитивный подъём, который его оправдывал, и стал схоластической шелухой, учебной кожурой, полным ветра коконом.
Итальянская культура ужасно дряхлая и профессорская: нужно раз и навсегда выйти из этого мёртвого моря созерцания, обожания, имитации и комментирования прошлого, если мы не хотим стать действительно самым глупым народом мира.
Дж. Папини
<21 февраля 1919>
23. Против футуризма
1.
Не будучи футуристом, или подписантом какого-либо футуристского манифеста, или автором какой-либо книги, опубликованной в издательстве Poesia более того, критиковав некоторые формы и положения футуризма, я могу безмятежно предаваться иллюзии сохранения ещё какой-то объективности и ясности мысли и ответить с почти пассеистским спокойствием на самые общие обвинения, которые предъявляются этому движению «серьёзными людьми». И если потом своей защитой я вызову недовольство одновременно и у «паяцей», и у так называемых «серьёзных людей», это будет знаком того, что я буду довольно близок к правде.
2.
Первое обвинение, предъявляемое футуристам, – обвинение в неискренности. «Они шуты, пресыщенные гуляки, незадачливые литераторы и художники, которые хотят наделать шума ради известности, но в глубине души абсолютно не верят ни в то, что делают, ни в то, что говорят». В какой-то момент, несколько лет назад, у меня тоже были подобные подозрения. Однако чтение последних их книг и осмотр недавних картин, а главное личное знакомство с большинством авторов заставили меня немного изменить моё мнение. Я не утверждаю, что вся их поэзия и вся их живопись – это шедевры, но я могу подтвердить перед кем бы то ни было, что у этих молодых людей есть искренняя страсть к искусству и реальный интерес ко всему, что относится к искусству; могу уверить, что они ищут, мучаются, работают, исследуют и думают о том, чтобы сделать нечто новое и серьёзное. Если это не всегда им удаётся, если не все добиваются своего, это не их вина. Есть лихорадочное желание, мужество, преследование – и я предпочитаю таких, как они, тысячам тех, кто, не зная их, тихо презирает, между одной сигаретой и другой, тех, кто обвиняет их в поддельности, тогда как сам является гнилью и язвой литературы и риторики.
3
Другое обвинение: почему им недостаточно заниматься искусством (книги, картины), зачем нужно изображать из себя шутов со сцены? – Именно таково было моё впечатление некоторое время назад. Теперь я начинаю понимать также серьёзные причины «паясничанья».
Прежде всего нужно напомнить очевиднейший, но всегда забываемый факт: деятельность футуристов отнюдь не исчерпывается знаменитыми «вечерами», или «концертами», или «митингами», которые так действуют на нервы людям приличным и солидным.
За триста шестьдесят пять дней, составляющих календарный год, футуристы выступают «клоунами», допустим, двадцать пять дней. Другие триста сорок дней они работают: они подтверждают это своими книгами, многими выставками, прошедшими по всей Европе (включая Италию), своими мастерскими и ящиками стола. Всё же как добропорядочному лавочнику дозволено свернуть свои дела, а профессору, корпевшему в лабораториях и библиотеках, вечером пойти в цирк, кафе-концерт, на оперетту или даже в Bal Tabarin2, также, мне кажется, можно позволить час гама, веселья и шума после одиннадцати часов работы – месяц «балагана» после одиннадцати месяцев «художественной работы».
Кроме того, есть ещё одно наблюдение – футуристские вечера превращаются в шутовство не столько по вине футуристов, сколько по вине слушателей. Футуристы хотели бы дать услышать свою музыку, поэзию, идеи. Музыка будет диссонирующей, поэзия будет своеобразной, идеи будут странными, однако в них отнюдь не будет того шутовства, которое заставило бы две или три тысячи балбесов, больше ни на что не способных, свернуть себе челюсти со смеху.
(Меня, например, больше смешит поэзия Маццони и Москино, чем стихи Палаццески или Буцци3. Это – дело вкуса.)
Но публика, которая сбегается на эти вечера, не хочет ничего слышать. Она вбила себе в голову, что нужно смеяться, и хочет смеяться любой ценой. Она не хочет слышать ни музыки, ни стихов, но хочет развлекаться. И чтобы позабавиться, она запрещает футуристам быть услышанными, последствия чего курьёзны, потому что публика развлекает сама себя—то есть своим воем, грубым хохотом, метанием овощей. Футуризм – это предлог: люди смеются над собой и только над собой. Получите удовольствие ощутить себя в большинстве против десяти-двенадцати бедолаг-художников, которые не просили бы больше, чем быть воспринятыми всерьёз, то есть услышать и увидеть сделанное ими. Смейтесь потом, или, если хотите быть точно последовательными и не оказаться в «балагане», не ходите в театр. Если вы туда идёте – значит, вы испытываете удовольствие от оскорблений, презрения и, естественно, что другие испытывают то же. Футуристы развлекаются, и вы развлекаетесь. Кто без греха, пусть первый бросит камень.
4
К тому же надо бы в скобках оговориться по поводу этого знаменитого «шутовства» и этой известной «серьёзности». Нет ничего более смешного, чем постоянная и непрерывная серьёзность. Некоторые вещи, которые поначалу кажутся комичными, со временем начинают казаться чрезвычайно важными. История неоднократно взрывалась от смеха. Комично то, что кажется таковым большинству, а поскольку большинство в основном состоит из глупцов, то комично всё, что заставляет глупцов смеяться, и как раз это людям умным должно было бы показаться серьёзным. В том, что заставляет смеяться, часто есть зародыш величия. Легкомысленность, хвастовство, насмешка также могут иметь трагическое дно. Кто не понимает, что клоун в цирке иногда может быть ближе к откровению, чем профессор, который иссушил головы своих студентов, – у того нет права встревать в этот разговор.
Все великие движения, в том числе религиозные, поначалу воспринимаются как смехотворные. Святые, пророки, реформаторы, которые сегодня пользуются почитанием и влиянием среди миллионов людей, у своих современников вызывали смех. Они также предъявляли себя на площадях, в священных храмах и на рынках. Они также были встречены усмешками, улюлюканьями и ударами камней. От Сократа, Христа, Св. Франциска, Якопоне даТоди4 до протестантских проповедников, квакеров, салютистов – все своими ближними были объявлены смешными, паяцами, шутами и сумасшедшими. Каждое движение, которое пытается разрушить общие места, привычки и господствующие предрассудки, вначале всегда кажется тем, над чем нужно смеяться. Смех – это первое орудие защиты, которым пользуются консерваторы.
Я не могу сказать, победит ли футуризм и обретёт ли важность среди других
