я рассказывал ему всё, что знал.
Осип Эмильевич отнёсся к „Ушкуйникам“ с полным презрением, но мой долг в 381 миллион заинтересовал и взволновал его.
– Ну, это мы сейчас уладим, – сказал он мне. – Пойдёмте.
И он повёл меня по раскаленным московским улицам и привёл в какое-то частное контрагентство печати, помещавшееся в одной комнатке в полуподвале. Там сидели четыре нэпмана средних лет, которые, как объяснил мне Мандельштам, открыли множество книжно-газетных ларьков по станциям железных дорог, но почти не имели товара для продажи. И они тут же купили у меня мою накладную на „Ушкуйники“ и сразу же заплатили мне за неё один миллиард рублей.
Крупных купюр тогда не существовало, и весь этот миллиард с трудом запихался в мой пустой заплечный мешок. И все мои горести рухнули разом. Я мог сегодня же ехать домой и расплатиться с типографией».
Редкая удача начинающего автора! Но на дальнейшие дерзания на поэтическом поприще она его не подвигла – перешёл на прозу, подарив миру ряд биографических повестей о знаменитых мореплавателях и роман «Балтийское небо».
Кстати, невольно возникает вопрос: сколько же заработал будущий писатель на своём слабом поэтическом опыте? Как упоминалось выше, билет на проезд в трамвае стоил в 1922 году 250 тысяч рублей, сейчас[22] он стоит 24 рубля, то есть в 10 тысяч раз меньше (округлённо). Делим 1 млрд на 10 тысяч, и получается 100 тысяч рублей на наши деньги, то есть прибыль (1 млрд минус 380 тысяч) составляет 250%. В сегодняшних условиях, когда большинству авторов вообще ничего не платят, это просто фантастика. После такой удачи можно было и «взбрендить», то есть, игнорируя оценку старшего собрата по перу, уверовать в свои поэтические способности. К счастью, истинный писатель не мерит свои творческие возможности рыночными отношениями: товар-деньги-товар.
Моряк на суше. В последние годы жизни Александр Степанович Грин редко и неохотно оставлял Феодосию. Но если это случалось, то использовал каждый час, чтобы восполнить пробелы, которые возникали из-за оторванности от очагов культуры.
В 1928 году писатель был в Москве. В этот период Владимир Лидин встретил его на торжествах по случаю пятилетия журнала «Огонёк». В Доме учёных Грина видели за бильярдным столом. За игрой Александра Степановича с интересом наблюдал нарком просвещения A. B. Луначарский. С поэтом Дмитрием Шепеленко писатель гулял по Тверскому бульвару.
Была осень. Золотая россыпь листопада похрустывала под ногами. Грин говорил:
– Да, эпоха роскошных удач миновала, и впереди как никогда трусливо-тускло. Риск выродился. Египет и фараоны уважали случай. Французы превратили его в азарт. А русские вынесли азарт на базар.
Писатель только что закончил одну из лучших своих повестей – «Бегущая по волнам». В Москве отдыхал, отходил от творческого напряжения последних недель.
– Писательская работа для меня, – посетовал Александр Степанович, – как ядро на ногах каторжника.
Молча прошли с полсотни шагов. Как бы стряхнув с себя тяжесть дум, писатель вдруг весело заявил спутнику:
– В качестве пирата, золотоискателя и следопыта я, Грин, ваш покорнейший слуга, пойду сегодня с вами на «Отелло».
Вечером были на постановке знаменитой трагедии. Наибольшее впечатление произвёл на Грина актёр, игравший роль Яго. Писатель почувствовал в нём какую-то надломленность, скрытую внешней раскованностью, свободой в движениях и поступках.
– Поверьте мне, старому морскому волку: этот клипер чересчур презирает бурю. Он очень скоро очутится под волнами. Он умрёт не больше как через три дня, – подытожил Грин свои наблюдения.
Как ни странно, писатель оказался точен в своем печальном прогнозе. «Предсказание Грина, увы, оправдалось, – заключает свои воспоминания о великом романтике Шепеленко. – Ровно через три дня, переходя в пьяном виде с бутылкой в руках по карнизу пятого этажа из окна в окно, актёр сорвался и погиб».
Автографы. В июне 1929 года на Тверском бульваре была организована продажа книг – книжный базар. В один из этих дней в роли продавцов выступали писатели. Наибольшей популярностью пользовался В. В. Маяковский. Всю литературу он продавал со своими автографами. На одном из романов Диккенса зачеркнул эту фамилию и написал свою. Ошарашенного покупателя с нажимом спросил:
– Ведь так вам приятней?
На своей фотографии в первом томе собрания сочинений Маяковский подрисовал шевелюру, так как был в это время уже «не стружатый». На исследовании П. С. Когана «История западной литературы» написал:
Тихо и растроганно
Всучил безумцу Когана.
Редактор Госиздата H. A. Брюханенко, увидав на одной из палаток надпись: «Здесь торгует писательница Таратута», спросила Владимира Владимировича, знает ли он такую.
– Да это не писательница, а припев: та-ра-ра-ра-ра-ту-та…
На этом же книжном базаре Наталья Александровна услышала о намерении Маяковского написать роман «Двенадцать женщин». Владимир Владимирович сказал, что уже заключил договор с Госиздатом на его издание, и прочитал Брюханенко эпиграф к роману:
О женщины!
Глупея от восторга,
Я вам
готов
воздвигнуть пьедестал.
Но…
измельчали люди…
и в Госторге
Опять я
пьедесталов
не достал.
Молодой сотруднице Госиздата Маяковский подарил пятый том собрания своих сочинений и, конечно, с автографом:
Наталочке Александровне.
Гулять
Встречаться
есть и пить
Давай
держись минуты сказанной.
Друг друга
можно не любить
но аккуратным быть
обязаны.
Это была не последняя их встреча, что и отразила Наталья Александровна в воспоминаниях «Пережитое».
А снег летит. Аркадий Гайдар стоял у входа в Дом Герцена и что-то шептал.
– Стихи сочиняете? – шутливо спросила Агния Барто.
Писатель отрицательно покачал головой.
– Разве прозаики тоже бормочут на ходу? – не унималась поэтесса.
– Не знаю, – буркнул Гайдар.
Барто понимала, что мешает, но ей хотелось блеснуть знанием писательского мастерства.
– Очень важно иметь запас предварительных заготовок, – просвещала она собрата по перу. – Маяковский пишет, что у него уходит на заготовки от десяти до восьми-десяти часов в сутки. И всё является для него объектом наблюдений.
– И для меня тоже, – сердито ответил Гайдар, глядя Барто прямо в лицо.
Сделав вид, что не поняла колкости, поэтесса подалась восвояси.
Аркадий Петрович с иронией относился к Барто, но после её поездки в сражающуюся с фашистами Испанию помягчал, и поэтесса пытала его:
– Кого слушаться? Ведь все говорят разное. Горький, беседуя с молодыми, сказал, что лучше всего учиться на миниатюрах, на маленьких вещах. Брюллов советовал художникам: «Пишите шире, шире, не вдавайтесь в миниатюрность».
– Всех надо выслушать, а потом, придя домой, работать по-своему, – отвечал
