видеть своеобразные стилистические волны.
49
Ср. конструкции такого типа в современной поэзии, например: Не полагаюсь на, / Не укрываюсь за (М. Борисова. «Когда уходишь из… – Борисова, 1985: 249); Только мне ведь наплевать – на. / Я прекрасно обойдусь – без (Г. Григорьев. «Этюд с предлогами» – Григорьев, 1990: 7).
50
Статья опубликована: Зубова, 2005.
51
«В поэтическом мире Бродского альтернативой смерти, которой чревато столкновение и с линейным, и с “чистым Временем”, является сохранение своей индивидуальности, чья высшая форма – поэтическое творчество, т. е. служение Языку» (Куллэ, 1996: 23); «…основной конфликт поэзии Бродского может быть представлен как конфликт времени, которое разрушает мир, с языком, который этот мир создает. И в этом конфликте язык имеет шанс если не на победу, то на достаточно долгое противостояние времени» (Ахапкин, 2002: 23–24).
52
См. интереснейшую статью Н. Б. Вахтина о языках коренных народов Севера. Автор объясняет, почему в течение ста лет не сбываются многочисленные предсказания гибели языков не позже, чем лет через 20 (Вахтин, 1998).
53
«…в поэзии подобием смерти является именно механистичность звучания или возможность соскользнуть в клише» («Об одном стихотворении» – Бродский. 1999: 151); «Этим [скукой. – Л. З.] она – жизнь – отличается от искусства, злейший враг которого, как вы, вероятно, знаете, – клише» («Похвала скуке» – Бродский. 2000-а: 86).
54
О том же см. в интервью Анни Эпельбуэн (Бродский, 2000-б: 143), Мириам Гросс (Бродский, 2000-б: 160–161.
55
«Передавая эти стихи в «Огонек», Бродский попросил сделать несколько сносок, в том числе такую: Вертумн – языческое божество, в римской мифологии бог перемен (будь то времена года, течение рек, настроения людей или созревание плодов). Был одним из мужей Помоны, олицетворяющей плодородие» (Ажгихина, 1991: 20).
56
В литературоведении принято говорить о лирическом герое, «я» – персонаже, но Бродский в своих высказываниях о писателях не отделял автора от субъекта повествования или лирики. Поэтому, говоря о Бродском, естественно последовать его примеру.
57
«В “Вертумне” происходит словно проба на прочность всего арсенала, выработанного человечеством для постижения, “одомашнивания”, как говорит Бродский, идеи смерти» (Стрижевская, 1997: 340).
58
Ср.: Китаец так походит на китайца, / как заяц – на другого зайца. / Они настолько на одно лицо, / что кажется: одно яйцо / снесла для них старушка-китаянка, / а может быть – кукушка-коноплянка («Стансы». 1965. II: 152).
59
О трансформации этой поговорки и пословицы На ловца и зверь бежит см. также: (Николаев, 2000: 118).
60
Об исторической основе этого стихотворения и о его контексте в музыке, литературе, живописи, кино см.: Тименчик, 2000. В частности, Р. Тименчик упоминает картину Эдуарда Мане «Казнь императора Максимилиана», драму Франца Верфеля «Хуарец и Максимилиан», фильм Уильяма Дитерле «Хуарец» со сценой доставки оружия.
61
Ср. ранние «Стихи о принятии мира» с уже тогда ироническими нас, нам: Нам нравится постоянство. / Нам нравятся складки жира / на шее у нашей мамы, / а также – наша квартира, / которая маловата / для обитателей храма. // Нам нравится распускаться. / Нам нравится колоситься. / Нам нравится шорох ситца / и грохот протуберанца, / и, в общем, планета наша, / похожая на новобранца, / потеющего на марше (1958. Бродский, 1992: 20). Позже, например, в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт» (1974), Бродский опять связывает субъект мы с военной темой, но гораздо более зло: Равнина. Трубы. Входят двое. Лязг / сражения. «Ты кто такой?» – «А сам ты?» / «Я кто такой?» – «Да, ты?» / «Мы протестанты» – «А мы католики» / – «Ах вот как!» Хряск! / Потом везде валяются останки (III: 66). В стихотворении-пьесе «Театральное» есть строки: А это наш форум, где иногда / мычат – от слова «мы» – стада / «да» или «нет». Но обычно «да» («Театральное». 1994–1995. IV: 181).
62
Ср. анализ метафоры жрал хлеб изгнания, не оставляя корок: Полухина, 2002: 146–147; 156.
63
В. Н. Топоров обращает внимание на такое свойство мифологических мышей и крыс, как их восприимчивость музыки, что отразилось в разных вариациях легенды о Крысолове (Топоров, 1997: 284). О реальной способности полевых мышей свистеть перед грозой см: указ. соч.: 282.
64
Вполне возможно, что мышь попала в этот текст из стихотворения Пастернака «Пиры», где есть строки Надежному куску объявлена вражда ‹…› В сухарнице, как мышь, копается анапест. Ср. у Бродского в цикле «Часть речи»: …и при слове «грядущее» из русского языка / выбегают черные мыши и всей оравой / отгрызают от лакомого куска / памяти, что твой сыр дырявой («…И при слове “грядущее” из русского языка…»). Поэтическая семантика слова мышь в отношении к текстам Бродского анализируется во многих работах, например Константинова, 1999; Ранчин, 2001: 353–359; Бройтман, Ким, 2003: 338–339; мотив отождествления Бродским самого себя с мышью (Я беснуюсь, как мышь в темноте сусека!) рассматривается в работе: Орлова, 2001: 182–186.
65
Ср. также: Воздух – вещь языка. / Небосвод – / хор согласных и гласных молекул, / в просторечии – душ («Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1973. III: 56).
66
Ср. в «Одиссее» Гомера (перевод с древнегреческого В. Вересаева):
Только взглянула царица на платье и сразу узнала / Плащ и хитон, что сама соткала со служанками вместе. / Так обратилась она к Одиссею со словом крылатым: / «Вот что прежде всего у тебя, чужеземец, спрошу я: / Кто ты? Откуда ты родом? И кто тебе дал это платье? / Ты говорил ведь, что прибыл сюда, потерпевши крушенье? ‹…›» (Гомер, 1953: 81), а также в «Войне мышей и лягушек» – пародии на эпос Гомера (перевод с древнегреческого М. Альтмана): Раз как-то, мучимый жаждою, только что спасшись от кошки, / Вытянув жадную мордочку, в ближнем болоте мышонок / Сладкой водой упивался, – его на беду вдруг увидел / Житель болота болтливый и с речью к нему обратился: / «Странник, ты кто? Из какого ты роду? И прибыл откуда? / Всю ты мне правду поведай, да лживым тебя не признаю. ‹…›» («Война мышей и лягушек», 1999: 417).
67
«…глубинный смысл концепта “гость” наиболее эксплицирован в переходных обрядах, в которых он организуется вокруг оппозиции “свой – чужой”, при этом каждый раз фиксируется самый момент перехода, соединения разных сфер» (Невская, 1997: 450).
68
В традиционной похоронной обрядности слово домой употребляется как эвфемизм смерти (см.: Седакова, 1983: 208–209). Такое словоупотребление, отражено во многих текстах Бродского, где оно мотивировано невозможностью возвращения из эмиграции. О связи сексуальных образов в стихах Бродского (антиэротических – см.: Лосев, 1995) с архетипом возвращения в лоно и о возможном влиянии текста В. Хлебникова «Мирсконца» на этот мотив у Бродского см.: Кругликов, 1992: 216–217.
69
Впрочем, этот мифологический мотив оказался основой некоторых доктрин в психологии XX века. Отто Ранк считал, что рождение является травмирующим событием и психикой не только ребенка, но и взрослого управляет неосознанное и неосуществимое желание вернуться в матку. Оно становится причиной неврозов.
70
Здесь публикуется исправленный и дополненный вариант статьи: Зубова, 1999.
71
Частично источники прямых и косвенных цитат «Представления», а также разные толкования текста приведены Т. Кэмпбеллом (Кэмпбелл, 1996) и В. П. Скобелевым (Скобелев, 1997).
72
М. Ю. Лотман, анализируя строфическую структуру «Представления» («регулярно чередующиеся строфы трех типов: 6-стишия 8-стопного хорея ‹…›, 2-стишия 4-стопного хорея ‹…› и 4-стишия 4-стопного хорея») показывает, что последняя строфа занимает изолированное положение – она появляется после
