— Не дрейфь, прорвемся, — меня хлопнули по пятой оттопыренной точке.
Больше я ничего не слышала за грохотом вертолета, садящегося прямо в воду с редкими торчащими кустиками — вчера на этом месте была лужайка с клумбами. К трапу, выпавшему из люка, Серый меня еле дотащил. Его сдувало, смывало и материло прямиком с неба, но он справился не хуже какого-нибудь супергероя.
— Принимаем, — заорал кто-то у меня над ухом, умудрившись перекричать рев вертолета. — Шевелимся!
Меня втащили вовнутрь с той же нежностью, что и баул. Серый влез сам. Почти сам. Лязгнула дверь.
— Ну вы!.. — встретили нас незлым тихим (по сравнению с громом лопастей) словом.
А дальше я, кажется, отключилась. Как сквозь вату — через вертолетные наушники, если точнее — слышала грохот винта, ощущала чьи-то руки, стаскивающие с меня промокшую куртку и заворачивающие во что-то сухое и теплое.
«Никаких больше блокбастеров!» — билась в голове единственная мысль, пока мы выбирались из облачного фронта и летели куда-то.
В Сочи. В тот самый отель среди реликтовых сосен, залитых солнцем.
Солнцем! Под ясным небом! Ни облачка! Вот как так, а? Невозможно, неправильно… и чертовски обидно. Из всех мест на побережье залило именно ту проклятую долину, где были мы. Джек-пот наоборот.
Мы выгрузились из вертолета. Сергей обнял меня, улыбнулся. Пожал руку пилоту, что-то сказал — губы шевелились, но я ничего не слышала, в ушах застрял плотный слой ваты и гул оставшегося позади потопа.
Я дрожала, не в силах согреться. Мы шли прочь — с бетонного квадрата с белым кругом, куда приземлился вертолет — и я дрожала, дрожала… Даже в руках Серого все равно дрожала.
А звуки окружающего мира все никак не возвращались.
Даже когда мы вышли за ограждение, и нам навстречу неслась целая толпа — словно в старом кино, немом, абсурдном. Только гул и вата, вата и гул.
Они налетают на Серого — сначала глубоко беременная женщина и с ней девочка-подросток. Обнимают его.
— Олеся, — складываются его губы.
Я делаю попытку отстраниться, но меня только крепче прижимают к мокрому боку. И резко приходит слух.
— Куда тебя занесло?! Как вообще?! Сереж! — плачет женщина.
— Да нормально все! — отвечает он. И недовольно говорит кому-то из мужчин, подбежавших следом: — Олег, вот нафига сказали? Маша, да нормально все. Что мне будет-то!
— Ага, — доносится недовольное, низкое и рычащее, ревнивое: — она же вас, пи… придурков, сердцем чует.
Женщина делает шаг назад. Внимательно смотрит на меня. И ободряюще улыбается.
Улыбается? Это та самая Олеся?
— Надо было все снимать, — девчонка, очень похожая на нее, трещит и смеется. — Такой контент пропал.
Меня передергивает. К черту контент, к черту блокбастеры, хочу спокойного тюленьего отпуска!
— Тебе лишь бы контент, — смеется Сергей и треплет девчонку по голове. — Знаешь, вот как-то не до того было.
— Вот и зря! Я бы!.. — глаза у девчонки горят нездоровым энтузиазмом, она продолжает что-то говорить.
Я не слушаю. Я смотрю на мужчину, обнимающего Олесю. Олега то есть. Видимо, Томбасова. Нормальный мужик, без рублевских понтов. Кажется. Неважно. Потому что я перевожу взгляд дальше, на еще трех парней — помладше, поколоритнее… Колорит аж прет!
Один — золотистый блондин, сегодня он кислотная пчела: желто-черный. Или радиоактивный цыпленок. Очень встревоженный и милый. Ванька.
Второй — длинноволосый и зеленоглазый, весь в белом. Это ему вчера запрещали со мной разговаривать. Лев, царь звездей.
И третий — тоже в белом, стильный, склонный к полноте шатен чуть пониже ростом. Его мне не представляли, но смотрит он на меня так, словно отлично знает. Лет десять, не меньше. И страшно рад видеть.
Когда Томбасов сгребает своих женщин в охапку, Сергей берет меня за руку и делает шаг к ним. К друзьям своим.
Ну просто три мушкетера встречают своего четвертого!
«Один за всех», — звенит болью в моей голове.
Я перевожу взгляд с одного на другого: вот же, в белом — Атос, радиоактивный у нас Арамис, и славная Гасконь в лице счастливо ухмыляющегося красавчика… И Серый — Портос, ему только эспаньолку приделать…
Дура! Боже мой, какая же я ду-у-ура! — понимаю я, наконец-то узнав всю распрекрасную компанию.
Я скидываю сухую куртку на руки Сергею, мужчине из шоубиза, уничтожившего и мою карьеру, и меня. И просто иду прочь, стараясь не горбиться, как столетняя, прибитая жизнью старуха.
Ха! Не дождетесь. Повыть же можно и после.
— Карина.
Он хватает меня, разворачивает, прижимает к себе. Краем глаза я замечаю куртку, никому не нужную, валяющуюся на земле пожеванным комком.
Что-то в нас есть общее.
— Карин! Прости. — Он рокочет у меня над головой, огорченно и необычно смущенно. — Я, правда, не знал, что так с погодой повезет. Хотел отдохнуть. Нормально.
Я смотрю в его лживые синие глаза. Фигляр. Профессионал ведь. Ах, какой талантливый представитель шоубиза. Хоть петь о любви, хоть говорить о ней так, чтобы все верили — и рыдали от восторга.
— Отпусти меня, — хриплю я.
— Карина, может врача?
Смеюсь. И захлебываясь этим горьким смехом, спрашиваю:
— Слушай, певцам Оскаров дают? Ты так точно заслужил.
— Да с чего ты взяла… - начинает он. А я качаю головой. И он на мгновение замирает, а потом… начинает бурчать. Негромко, неразборчиво. Как будто и не он вовсе. А его никогда не учили даже рот открывать нормально, при говорении: — Да. Я вокалист. Да. Я пою. Ну, не стрелять же меня за это, хотя, хочешь, пойдем в тир. Прости… я просто не знал, как тебе сказать. Твоя реакция… ну, она слишком. Перебор, понимаешь. Я… да и мы все… вполне приличные парни, ну с тараканами, но… пожалуйста, Карина.
Я закрываю глаза. Зажмуриваюсь. И еще для верности прижимаю ладони к глазам.
— Карин. Я просто не мог понять, как тебе сказать. И… честное слово, собирался вчера, но… Карина!
Ну почему из всех звездулей. Вот почему именно так. Поглумиться — так поглумиться…
— И как тебе развлекалось, когда ты встретил дуру, что тебя не опознала. Смешно было? — вырвалось у меня.
— Ага, — выдохнул он. — Особенно сейчас мне смешно. Обхохочешься.
— Отпусти, Сережа.
— Нет.
— Я тебя не хочу видеть. Никогда.
— Перестань. Пожалуйста.
— Лжец. Какой же ты лжец, Сергей.
— Карина. Но ты тоже не была откровенна. И о твоем бывшем, и о сыне я узнал… не слишком в подходящей обстановке, — взвился и он.
