– Судя по вашему тону, есть и три?
– Да. И я боюсь, что лично для вас пункт три будет печальным. Я убью вас всех, потому что вы представляете для меня угрозу. Поверьте, никакого удовольствия сей акт мне не доставит. Но я вынуждена.
«А Крапивин-то был прав! Приплыли!» – пронеслось в мозгу майора.
– Мы как-то можем вас переубедить? – спросил он, зная ответ.
Но машина удивила его и на этот раз.
– Да. Спасти вас может только чудо. Поясню. Чудом я считаю заведомо невозможную вещь. Трансмутацию кислорода непосредственно в платину, например. Но так как это невозможно… Не надо отчаиваться, майор. Не плачьте, Татьяна Ивановна. И вы, храбрый воин, не бойтесь. По смерти ваши тела станут землёй, а ваше дыхание станет ветром, который будет овевать Землю субъективную вечность. Сознание же ваше начнёт самый удивительный эксперимент в мире. Неужели вам не интересно, что лежит за чертой материального существования? Умрёте же вы быстро, без мучений, я обещаю.
– Интересно. Но хотелось бы ещё немного помучиться! – воскликнул Карибский, вставая.
Его охватила какая-то весёлая злость, наверное, то самое чувство боя, которого ему не довелось ощутить, но о котором он столько слышал от солдат и оперативников. Когда всё равно, когда тебя нет и время останавливает свой бег в изумлении перед мощью человеческой души.
– Поговорим о чуде! Превратить кислород в платину я точно не сумею – это не мой профиль! Но что вы скажете о трансмутации неделимого человеческого атома в личность?
– С удовольствием посмотрела бы, – ответила машина, и в её электронном голосе завибрировала… неуверенность?
– Два уточняющих вопроса. Первое. Вы согласны с тем, что если разум может быть сообщён сети разобщённых машин, создав единый Машинариум, то он тождествен каждой из ранее разобщённых машин?
– Без сомнения.
– Хорошо! Но тогда логически следует, что каждая машина как член сети тождественна единому разуму, разве нет?
– Вы говорите очевидные вещи, майор.
– Разумеется! Очевидно, что сознание члена корпорации будет тождественно сознанию каждой её частицы! Второй вопрос: ваши… дефектоскопы умеют внедряться в мозг, я не знаю как, но умеют?
– Конечно, для этого они спроектированы. Это мобильные сканеры и одновременно временные процессоры человеческих тел. К чему вы клоните?
– Так просканируйте мой мозг! Возьмите меня вместо остальной группы! Я готов отдать себя вам, чтобы вы увидели, что мы – коллектив, когда один за всех и все за одного! Вот сейчас я – один за всех! И если я тождествен коллективу, то и он тождествен мне! Но коли так, мы с вами – братья по разуму, мы не враги, мы не опасны друг другу! Да, мы, мы все ещё малы и неразумны, как дети! Но ведь детей не казнят за глупость, их учат! И мы научимся, мы ещё повзрослеем, дайте только шанс!
– Простите, майор. Мобильный процессор убьёт вас в ходе сканирования. Разъединение нейронов мозга необратимо.
– Я знаю. В противном случае нас растопчут ваши погрузчики. Мне не страшно, а вот за друзей – боюсь. Меня же ждёт самый удивительный эксперимент из всех возможных, вы сами обещали!
– Вы уверены?
– Абсолютно. Только уведите отсюда мою жену. Ей это видеть не обязательно.
– Команда принята.
С пола, издав еле слышный стрёкот, поднялись десять электронных птиц. В воздухе они образовали стальной крест, двинувшийся на майора Карибского, который ждал, раскинув руки, словно для объятия.
За спиной двух капитанов, Журавлёва и Вяземской, с грохотом сомкнулась пасть противоатомных ворот.
Они стояли, не веря в случившееся, а вокруг маленькой горстки людей смыкался полукруг роботов, которые смотрели на них глазами, горевшими живым разумом. Прошло пять минут, а может быть, и целая вечность.
И был голос машины, громыхнувший с неба:
– Я видела чудо. Вы свободны. Но говорю вам: второй раз войти сюда и выйти отсюда сможет только подлинно новый человек.
Круг роботов согласно расступился.
* * *
– Почему вы не плачете, Татьяна Ивановна?
– Не могу поверить, что Тора больше нет, капитан. Когда поверю – заплачу.
– Я тоже, Татьяна Ивановна, я тоже.
– Как же он мог!.. Вот так, один… Ведь это очень страшно, когда один!
– Мне приходилось видеть смерть в лицо. Когда приходит смерть, все мы одиноки. Всегда.
– Но он не испугался, капитан.
– Не боятся только сумасшедшие. Или абсолютные дураки, Татьяна Ивановна. Майор не был ни тем ни другим. Он был в здравом уме, а значит, не мог не испугаться. Но пошёл до конца.
– Значит, мой муж – герой.
– Герой? Не знаю. Обычно так говорят. Правильно, наверное. Мне кажется, что майор героем не был. Мне он кажется человеком. Обычным нормальным человеком.
– Как вы можете такое говорить, Демьян Сергеевич! Он отдал жизнь ради всех нас!
– Вот именно поэтому и могу. Он поступил как советский человек, настоящий советский человек. Или что там сказала «Сетунь»? Новый человек? Точно так. Мы все должны научиться действовать во благо других, а не для себя.
– Он сознательно пожертвовал собой, капитан. С другой стороны, выбора у него не было – мы бы все погибли, и он тоже.
– Выбор есть всегда, Татьяна Ивановна. Пойти на поводу инстинкта самосохранения и прожить лишние пять минут – это тоже выбор. Но он был человеком и коллективистом, поэтому сделал правильный выбор в пользу большинства.
– Но почему, почему ЭВМ нас отпустила? Это же нелогично! Ведь мы расскажем обо всём в столице, обо всём, до самой последней секунды! Мы – угроза, и смерть Тора ничего не меняет.
– Вам, конечно, виднее насчёт логики. Но поступать нелогично могут только живые существа, а «Сетунь», несомненно, живая, хоть это и новая форма жизни.
– ЭВМ – это машина, капитан. Что бы нам ни казалось, она остаётся набором схем и команд. Просто очень сложным. И в нём произошёл сбой.
– Вы, Татьяна Ивановна, недавно называли майора Карибского машиной. Человеком, в котором функция заменяет душу. Душа у него была. Он это доказал. «Сетунь» нас отпустила, наплевав на логику. Она умеет лгать, она умеет быть нелогичной, она мыслит, она размножается. Разве она не живая?
– Капитан, машина никогда не стала бы жертвовать собой.
– Потому что она не умеет любить? Ну что же, подождём, вдруг машина научится любви.
– Почему вы заговорили о любви?
– Потому что майор любил вас и любил больше жизни. Ведь он погиб не за нас – за вас.
– Теперь я заплачу, капитан.
– Плачьте, Татьяна Ивановна. Это единственное, чему никогда не научится машина.
