1
Мы нашли эту хижину днем недалеко от ручья. Зеленоватая, заросшая травой и листвой. Сначала мы решили, что это мираж в лесу. Мы обошли вокруг хижины, примяв высокую траву и оборвав листья. На двери висел замок, но Марисоль вынула шпильку и отомкнула его. Она показала мне, как это делается, чтобы я могла проделывать такой же трюк самостоятельно.
Сквозь разбитое окно в маленькую спальню снаружи проникли ветки, но в окне второй спальни стекла были целы. В обеих комнатках на полу лежали пропахшие сыростью матрасы. Большая комната была оборудована раковиной и встроенным кухонным шкафом, который оказался пуст – там валялась забытая кем-то розовая резиновая перчатка. Санузел был точно такой же, как в доме, где я выросла. Застарелая грязь и плесень на подоконнике. Когда мы вошли в ванную, длинноногие пауки торопливо вползли в электрическую розетку. Я стояла в тихом доме неподвижно, словно в трансе. Меня как будто вернули в детство против моей воли. Так я буду, наверное, всю свою жизнь уезжать и возвращаться. По полу бежал таракан, я сняла туфлю и раздавила его.
В тот вечер мы наблюдали, как темнеет небо. В доме мы не стали зажигать свет, опасаясь привлечь чье-нибудь внимание. Спичек не было. Марисоль прикладывала палец к губам всякий раз, когда я собиралась заговорить. «Тихо! Тихо!» – предупреждала она.
Она разложила игральные карты, найденные в бардачке. Мне хотелось порасспросить ее о жизни, но я просто лежала на своем спальном мешке и зажимала рот руками, чтобы молчать. «Угадай карту», – одними губами произнесла Марисоль, кивая на карты, прежде чем их перевернуть. Я угадала две. Даму червей и бубновую тройку. Она тронула меня за волосы. Уже совсем стемнело, так что почти ничего не было видно, и мы залезли в свои спальники. В окне виднелась луна, чуть слышно дул ветер. Я долго не засыпала, вслушиваясь в ее дыхание.
Лежа с открытыми глазами, я размышляла о том, что лотерея смогла понять во мне, а что нет. Какие мои поступки на протяжении жизни фиксировались, наблюдались и комментировались; все те разы, когда я отказывалась играть с подружками, или таскала кого-то за волосы, или закапывала кукол в землю. Интересно, наблюдал ли кто-нибудь за мной, когда я разрубала червяков пополам в надежде увидеть, как они снова оживут, или когда я, сгорая от стыда, трогала себя под одеялом в деревенском доме, где прошло мое детство, еще до первых месячных, и перед моим мысленным взором проплывала, словно тени по воде, вереница странных и очень ярких образов, или когда я пошла в лес, заплакала там и стала дубасить кулаками по толстой коре, и как расцарапала себе ноги о колючие кусты, и как хлестала себя по коленкам и лодыжкам крапивой. Неужели уже тогда все было предопределено в моей жизни?
Мне бы надо было проводить время в тихих размышлениях, в здоровых занятиях. Мне следовало больше улыбаться, решительно отбросить похотливую руку мальчишки в кинотеатре, не быть той мрачной маленькой девчушкой с грязными ногтями, недоверчивой, вечно чего-то ждущей. Траектория моей жизни уже тогда вполне определилась.
Утром я измерила пульс, и оказалось, что он у меня был как у барабанщика. Ясное дело: крови в теле стало больше. Ноги двигались быстрее. У меня появился реальный повод побегать. Мне бы хорошо надеть старенькие нейлоновые шорты и устроить забег по лесу, огибая овражки и торчащие из земли корни, проверить, на что способны мои легкие в изменившемся организме. Мне бы следовало радоваться, что я могу жить новой жизнью внутри своей прежней жизни. И ждать, что скоро Р подойдет к двери с букетом желтых цветов или с корзиной яблок. А в коридоре будет стоять новенькая детская коляска. Наша жизнь обогатится новыми возможностями, соответствующими новым обстоятельствам.
Но у меня ничего этого не было – только вот это.
2
Мы рассчитывали остановиться в хижине максимум на пару ночей. Но незаметно для себя прожили там неделю, а потом еще дольше. Мы пребывали в плену апатии. Трудно было покинуть такое место. В тишине, которая наступала в лесу после прошедшего дождя, земля лежала беззвучно, под ковром бурых листьев и сосновых иголок.
Каждое утро Марисоль повторяла, что пора бы подумать об отъезде, но, когда мы уже вроде бы твердо собирались уехать, ее, как и меня, охватывала неуверенность.
– Лучше залечь на дно, – подумав, говорила она. – Что-то мне подсказывает: надо оставаться тут.
– Но что? – теребила я ее. – Что тебе подсказывает?
Но меня не тянуло уезжать. Мне хотелось остаться тут навсегда, в нынешнем своем состоянии недоматеринства. В состоянии возможности, а не реальности.
Как-то мне приснилось, что меня стошнило четырьмя предметами, завернутыми в жемчужную оболочку, причем все эти предметы извивались. В каждой пряталось ощетинившееся шипами существо, которое, прорвав оболочку, выбралось наружу. Существа были темно-лиловые, похожие на жуков.
Я смотрела, как они скрылись в траве, зарылись в землю. Я не сразу поняла, что это был всего лишь сон, а не реальное происшествие. Я ощущала этих существ у себя в глотке, я почти чувствовала их вкус. Меня это даже не удивило. Теперь мое тело не могло учудить ничего такого, что бы меня удивило.
