– Ну будет, будет, нет тут никого, – сказал Царь вышедшему вслед за ним из ворот дома охраннику.
Тот цепко огляделся по сторонам, прислушался, кажется, тоже убедился, что все чисто.
Царь – ссутуленный годами, но не растерявший ни цепкого изворотливого ума, ни быстроты реакции мужик, в накинутой поверх вязаного свитера дубленке и шапке-ушанке, остановился и вдохнул полной грудью морозный воздух. Хорошо было, тихо, только тренькала где-то вдалеке лесная птица, первая вестница пока еще далекой, ничем больше не показывавшей своего приближения весны.
Не то чтобы в Магадане он истосковался по морозу и снегу. Но выйти с утра из собственного дома, прогуляться по лесной тропинке, подивиться на ярких снегирей, снующих в сколоченной внуком кормушке, – это было совсем другое. Что-то из детства, которое закончилось так давно, что Ацамаз Хасиев по кличке Царь, семидесятисемилетний вор в законе, крупнейший московский авторитет, державший несколько центральных районов, о нем почти забыл.
– К вечеру все готово? – спросил он охранника.
Тот ответил утвердительно.
– Ну иди, не стой над душой. Видишь, чисто все.
Охранник убрался за забор, а Царь, осторожно переступая ногами, обутыми в валенки, двинулся по тропинке. Вон до того старого дуба – и обратно, утренний моцион, чтоб не стать совсем развалиной. Бабло и власть – это хорошо, но стоит дать слабину – и тебя сожрут. А что это там поблескивает под солнцем так гладко? Неужели лыжня?
Он не успел даже додумать мысль, как слева от лица что-то просвистело, и щеку тут же обдало холодом. Царь изумленно уставился на валявшееся на земле мохнатое ухо ушанки, и тут же просвистело справа, и второе ухо присоединилось к первому. Все произошло за доли секунды, и даже Царь, с его звериным чутьем, с выработанной годами реакцией, только теперь сообразил, что в него стреляют, и быстрее повалился на землю. Снег забился под полы дубленки, попал в рот. Царь, пригибая голову, бросил цепкий взгляд, пытаясь понять, откуда стреляли. Зрение, слава богу, еще было острое, не стариковское, и он разглядел ее, женщину. Сидела на развилке старого дуба, как птица в гнезде, и ухмылялась. Белые зубы сверкали. Оскал у этой птички был волчий.
– Ну здравствуй, Царь! – весело крикнула Ольга с ветки.
В крови бурлил адреналин, но руки, как всегда в такие моменты, не дрожали, действовали точно.
– Извини, что раньше времени приехала.
Старик медленно пошевелился, приподнялся, не спуская с нее глаз.
– Руки-то подними, – продолжила Ольга. – Наверное, без волыны-то и в сортир не выходишь, не то что за границы своей крепости?
Царь послушался, поднял руки, встал на ноги.
– Нехорошо, – качнул он головой, продолжая буровить Ольгу глазами, темными и молодыми на изборожденном морщинами лице. – Являешься без предупреждения, хамишь, старших не уважаешь. Невежливо.
– А ты будто вежливый? – хмыкнула Ольга, продолжая держать его на прицеле. – В гости-то добровольно ходят, а ты моего Ивана силком затащил. Ты его отпусти, Царь, тогда мы с тобой поговорим честь по чести, как полагается. Со всем уважением.
– Как же мне его отпустить? – спросил тот. – Когда ты меня на мушке держишь. Не здесь он у меня загорает.
И Ольга ответила:
– А позвони своим амбалам, распорядись. Да пусть он, как выйдет, сам мне отзвонится по видеосвязи, подтвердит, что с ним все в порядке. Вот тут у нас с тобой наступят мир и дружба.
– Долго ждать-то придется. Не замерзнешь? – лукаво спросил старик.
«Выдержке его можно позавидовать», – отметила про себя Ольга.
– А ты за меня не переживай, я выносливая, – заявила она. – Давай доставай мобилу. Только пушку сначала брось вон туда, на снег, чтоб я видела.
Она опустила винтовку и слезла с дерева только тогда, когда Иван действительно перезвонил ей и дал знать, что с ним все в порядке. Он, конечно, тут же начал реветь, как разбуженный зимой медведь:
– Где ты? Во что ты вляпалась?
Но Ольга сбросила звонок и, как и обещала Царю, откинула винтовку в сторону. По крайней мере, Ивана она спасла. Теперь оставалось надеяться, что не ценой собственной жизни.
– Не боишься, что теперь я кликну ребят и они тебя на куски порвут? – спросил дед, цепко всматриваясь в ее раскрасневшееся лицо, когда она приблизилась.
– Боюсь, – честно призналась Ольга. – Но ты человек умный, мудрый, так все говорят. Да и не прожил бы столько, если бы это было неправдой. Сам посуди, если меня кончат, мой Иван такую резню устроит, что Москва кровью умоется. Жизни не пожалеет, но за меня отомстит. А оно тебе надо? Не думаю, Царь.
– Да грохну я твоего Ивана – и вся недолга, – скривил тонкие губы в усмешке дед.
– Тоже вариант, – не стала возражать Ольга. – Но сразу грохнуть его не получится, он мужик с опытом, в Чечне воевал. И крови вам попортит много. Рембо смотрел? Вот то-то же. А теперь давай с другой стороны зайдем. Ты видел, что я могу. Я тебя на мушке держала, сто раз могла замочить, а не стала. Потому что понимаю, что нам с тобой выгодней подружиться. Серьезные дела ведь только через тебя крутятся, а, Царь? А мне, признаюсь, давно уже хочется ими заняться.
– Складно излагаешь, – кивнул авторитет. – Только вот мне-то какой резон с тобой, такой красавицей, дела делать?
– Ну, про прошлые мои заслуги ты, думаю, наслышан, – резонно заметила Ольга. – Сегодня вживую увидел, что я не ссыкло беспонтовое. И голова у меня варит, и руки не дрожат. А теперь сам решай, с кем тебе лучше бизнес делать, со мной или с очередным трусливым безмозглым мешком дерьма типа Красносельцева. Мм?
Царь помолчал, прищурившись от яркого солнечного света, смерил ее взглядом и вдруг засмеялся тихим стариковским смехом.
– Сметливая ты баба, дочка. Люблю таких. Ладно, твоя взяла. Пошли в дом, обсудим, что к чему. Займешь у меня место Красносельцева. Ну и погань же был, царство ему небесное.
Ольга не сомневалась, что старик не подставит. Но пистолет его на всякий случай подняла сама, подобрала и свою винтовку. У забора их, ясное дело, уже ждали, держали на прицеле.
– Уберите пушки, – гаркнул дед, приближаясь. – Это Фараонша, она со мной теперь. Прошу любить и жаловать.
Уже поднимаясь по ступеням крыльца большого каменного дома и сбивая с ботинок снег, Ольга сказала мягче:
– Царь, одна просьба у меня к тебе будет. Парень один из наших, Витька Обухов, подзалетел. Пожизненное ему светит. Поможешь?
Дед ответил не сразу. Сначала вошел в тепло натопленную прихожую, сбросил полушубок на руки охраннику и только тут, пристально глянув на нее, сказал:
– Слышал я про твоего Витьку. Да там не сделать ничего. Разве что на четвертак выйти можно.
– Хотя бы так, – попросила Ольга.
Двадцать пять лет Витька проведет за решеткой. Сколько же ему будет, когда он выйдет? И не предпочел бы он, чтобы его грохнули на той перестрелке, чем мотать такой срок?
