Книга Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Нет. Нет-нет-нет. Нет!

Древесные корни рассыпаются, высвобождая Анну из плена, крошатся, оседают чёрной трухой.

В отчаянном смятении Константин опускается на землю перед ней, обнимает её колени, утыкается в них лицом.

Молчит.

— Дай мне уйти.

Её голос твёрд и сух, но Константин чувствует колотящую её дрожь, чувствует так остро, что готов завыть от ужаса.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

Он хочет расцеловать дрожащие пальцы её опущенных рук, он хочет согреть их своим дыханием, он хочет накрепко сжать её в объятиях, чтобы унять эту её кошмарную дрожь, заставляющую скручиваться от боли его собственные внутренности. Но он не смеет.

Он на коленях перед ней, но этого недостаточно. Потому что он даже не может заставить себя посмотреть ей в глаза. Не может выдавить из себя даже «прости».

— Пожалуйста, Константин. Дай мне уйти. Пожалуйста.

— Только если ты пообещаешь… Пообещаешь, что вернёшься, — страх сжимает горло колючей ледяной цепью, с трудом позволяя протолкнуть почти беззвучное: — Пожалуйста…

— Дай. Мне. Уйти.

В глазах темнеет от отчаянья, когда Константин разжимает руки. И не может смотреть, как Анна неловко оправляет растрёпанную одежду, как нетвёрдыми шагами идёт в сторону уводящей вниз тропы.

Она уходит. А Константин ещё долго сидит на земле, уставившись перед собой невидящим взглядом.

Он всё ещё чувствует вкус её губ на языке. Всё ещё слышит в глубине себя дыхание этой дикой силы, заставляющей одновременно и замирать от восторга, и содрогаться от ужаса и отвращения. Силы посметь всё, что пожелаешь. Силы, едва не сломавшей ту единственную, которую он так жаждет оберегать.

Нет. Нет. Нет! Не этого он хотел. Не ломать, не принуждать. Лишь сделать её счастливой. Счастливой рядом с собой. Но не так, только не так!

Константин смотрит на оставшуюся под ногтями кровь. Её кровь. Как он мог, как он посмел причинить ей боль?! Откуда в нём взялась эта кошмарная уверенность в том, что он имеет на это право?!

Внутренности сводит судорогой, заставляя непроизвольно вскинуть руку ко рту. Мутит. Тошнит от себя самого. Анна будет права, если больше не захочет возвращаться. Только вот… Он ей этого не позволит. Он найдёт её, где бы она ни была. Но пусть до этого не дойдёт. Пожалуйста, пожалуйста, пусть до этого не дойдёт…

«Ты точно прав в одном, самозванец. Ты портишь всё, к чему прикасаешься».

— Заткнись, — рычит Константин.

«А не то — что?» — Винбарр издевательски копирует его собственную интонацию.

Константин зажмуривает глаза — крепко, до пляшущих за сомкнутыми веками цветных пятен.

— Замолчи… Замолчи, пожалуйста… Я не хочу тебя слушать. Я не…

«Ты хочешь её смерти?»

— Что?.. Нет!

«Dob anem shadi не задаст тебе этот вопрос, когда будет ломать ей кости».

— Что за бред? Я бы никогда не…

«Ты? С чего ты взял, что ты ещё что-то решаешь? — Винбарр уничижительно фыркает, но даже это звучит как-то не в меру напряжённо. — Я хотел понять: почему чёрная тень не попыталась убить её при первой встрече, когда почуяла, что теряет контроль? Теперь понял. Её дух слишком силён. Тень не может поглотить её, пока она сражается. Сражается за твою никчёмную жизнь, йогланий ты выродок. Но если она сдастся, если сломается — dob anem shadi сожрёт её. Ты почти преуспел в этом только что».

Константин хотел бы вновь отмахнуться, вновь сказать, что не понимает, что так настойчиво пытается вдолбить ему Винбарр. Он хотел бы. Вот только это было бы ложью.

Когда это стало частью него? Когда этот едва различимый шёпот, который Константин всегда принимал за внутренний голос, обрёл собственную волю? После слияния с сердцем Тысячеликого? После первой связи с островом? Или же… Или же он всегда слышал его? Слышал, чувствовал в себе его гнев, его бессильную ярость — задолго до того, как стал богом, задолго до прибытия на Тир-Фради? Всякий раз, когда стискивал зубы под фальшивой улыбкой, всякий раз, когда говорил не то, что хотел сказать, делал не то, что отчаянно желал сделать. Всякий раз, когда ему давали понять, что он не достоин. Всякий раз, когда он сам верил в это, верил в то, что должен бесконечно оправдывать само своё существование, заслуживать право быть собой, быть живым, быть нужным, быть любимым.

Где теперь заканчивается он и начинается этот другой — вытаскивающий наружу такую черноту, о которой сам Константин и помыслить бы не мог? И есть ли она вообще — эта граница между ними?..

«Я уже говорил — ты не умеешь глядеть внутрь себя, — продолжает Винбарр. — Ты не целен. Ворованная и извращённая тобой сила заняла пустоту и расползается в ней, как болезнь, как дурной нарост. Он не оставит ничего от тебя. Но сначала — от неё. Ты хочешь отдать ей силу. Но вместо этого отдашь её саму чёрной тени. Чёрная тень не уступит ей. Чёрная тень ударит первой. Чёрная тень сожрёт её и станет сильнее».

— Причём здесь Анна? — собственный голос кажется чужим, охрипшим, будто бы на шее затянулась удавка.

«Опасный враг — желанная добыча. В ней есть что-то, чего опасается даже чёрная тень. Опасается и жаждет заполучить. Что? Ты должен знать это. Ну же. Помоги сам себе. Пока не стало слишком поздно».

Константин на мгновение зажмуривается. Как объяснить, что в Анне нет «чего-то»? Что в ней — всё? Весь мир — в ней одной. Вся любовь, вся боль, всё счастье, всё отчаянье, вся страсть, вся жизнь — только в ней одной!

Нет, он не будет этого говорить. Не ему, не тому, кто только и ищет, куда бы ударить побольнее. Взаимно, стоит признать.

Возможно, Винбарр мог бы сказать ему больше. Но Константин не хочет слушать. Не может. Слишком тошно.

Так легко и заманчиво было бы свалить всю вину на какую-то зловещую тёмную сущность. Но сути это не изменит. Это он — чудовище. Только он.

Трава под его коленями осыпается хрупким пеплом, когда Константин поднимается с земли. Плоский камень идёт чёрными трещинами и с шелестом стекает в долину потоком мелкого щебня, скалы вокруг отзываются низким гулом.

Пришедший на водопой андриг тревожно поднимает голову, стрижёт ушами, но вскоре успокаивается и вновь опускает морду к воде. И падает замертво, едва успев коснуться её губами.

Чёрные воды отравленной реки выходят из берегов.