Книга Искалеченная - Хади

Тем не менее, вернувшись в Париж девятого сентября, я осталась без работы.

Я никого не предупредила, муж не ожидал увидеть меня снова. Я едва здороваюсь с его второй женой, проходя мимо. Вероятно, удивленная, она спрашивает:

– Как поживает твоя семья?

– У всех все хорошо.

Я открываю дверь моей комнаты, дети кладут сумки, и я вижу ее через окно, несущуюся со своим ребенком за спиной, чтобы предупредить мужа по телефону. Через полчаса он появляется и здоровается, будто ничего не произошло. Дети рады снова видеть отца, атмосфера могла бы быть нормальной.

Я прожила три месяца со своей семьей, но не забыла постановление суда: мы разведены. Поскольку муж не присутствовал на суде, то, может, не в курсе одной важной детали? Мое тело принадлежит только мне!

Он зовет мою дочку и дает двухсотфранковую банкноту:

– Иди дай маме.

– Верни обратно, я ни в чем не нуждаюсь. Скажи ему, что все хорошо.

На этот раз муж сам приходит в мою комнату:

– Тебе не нужно купить чего-нибудь для детей?

– Нет, спасибо. Дай деньги детям, если хочешь.

Я убираюсь в комнате, раскладываю вещи. Он удивлен, ему хочется спросить, как мне удалось вернуться. Он не знает этого. И не узнает никогда.

На следующий день я звоню адвокату: документы в порядке, печати поставлены, я могу прийти за ними. Муж был проинформирован об этом.

Школа снова принимает детей – они в колледже и в начальных классах, за детей я спокойна. Однако мне нужно найти работу. Я сказала моему брату, уезжая, что даю себе три месяца, до декабря, чтобы устроиться где-нибудь с детьми. Если мне это не удастся, я вернусь в Сенегал. Так проходят сентябрь, октябрь и ноябрь, три месяца ужасных страданий. Муж хочет возобновить совместную жизнь, поскольку я вернулась. Он получил документы от судьи, но постоянные советчики продолжают «промывать ему мозги», уверяя его, что все наладится, что развод во Франции ничего не значит. И он верит в это, несчастный. Мне почти жалко его.

У меня нет ненависти, я просто не люблю его. Даже если он ведет себя грубо и озлобленно, я не чувствую к нему ничего, кроме безразличия.

Через два дня после моего возвращения муж входит ко мне как к себе домой.

– Что ты делаешь здесь? Меня освободили от выполнения супружеских обязанностей, ты же получил бумаги! Ты не смеешь входить в мою комнату! Кажется, я только что объявила Первую мировую войну!

Я могу смеяться над этим спустя много лет, но в ту минуту мне было совсем не смешно.

Он приходит в невиданную ярость. Он говорит, что я в его доме и что если я в его доме, то я – его жена, а значит, должна спать с ним. Я отвечаю, что у него есть его жена в другой комнате и он должен только радоваться этому. Он не ляжет в мою постель. Ни за что!

Каждая ночь – окопная война. Иногда мне удается выстоять. Если не удается – я оставляю его в моей кровати и сплю на канапе или на полу, но ему не получить свое. Он больше не властен надо мной. Противостояние происходит ежедневно. Я готовлю еду. Муж заявляет мне:

– Не используй мой газ, если говоришь, что ты мне больше не жена. Ты не спишь со мной, значит, не используй мой газ!

Он не думает о том, что еда, которую я готовлю на «его газе», предназначена для его же детей. Я предпринимаю стратегическое отступление. Я привезла из Африки маленькую печку. Но мне нужно купить древесного угля, чтобы делать гриль.

Однажды вечером мне пришлось ночевать под лестницей подъезда в нашем доме, с лицом, измазанным кровью – так он меня колотил. Я сразу же пошла в комиссариат с моей драгоценной бумагой о разрешении на отказ от супружеских обязанностей.

Полицейский сказал мне:

– Бас же не резали. Какая срочность? Приходите завтра.

Ни слова сочувствия. Я была настолько возмущена и обижена, что больше не пошла в комиссариат. Захлопнув за собой его дверь, я подумала: «Все мужчины одинаковы! Не стоит жаловаться из-за выбитого глаза! Какие пустяки! И насилие может продолжаться. Никому нет до этого дела».

Полночь. Я плакала оттого, что мне пришлось оставить детей в квартире с ним и его женой. Другого выхода не было: когда я начала истекать кровью, взяла сумку, пальто и сказала детям:

– Ложитесь спать и не выходите из комнаты.

Я надеялась, что полиция сделает хоть что-нибудь, увидев мое лицо, что мне найдут жилье, где я могла бы укрыться с детьми. Но, получив в полиции отказ, я боялась возвращаться одной.

Я просидела под лестницей до половины шестого утра и пошла в метро, чтобы согреться. Доехав до конечной станции, пересела на поезд в обратном направлении. Так я ездила по линии «Эглиз-де-Пантэн – Пляс д'Итали» два или три раза. Я ждала половины восьмого, чтобы вернуться домой: в это время муж уходил на работу.

В метро я не могла прийти в себя. Во мне кипели злость, гнев и бессилие. Как мне выйти из этой ситуации? Как жить по-другому? Я не видела выхода, Ни работы, ни зарплаты, ни жилья. Адский водоворот.

Вернувшись, я разбудила детей, накормила и отправила в школу. И весь день, как и в другие дни, искала работу и квартиру. Это стало наваждением. И я бегаю повсюду. И поскольку у меня нет денег, чтобы платить адвокату и продолжать процедуру развода, я прошу юридической помощи.

Но срочность моей ситуации не волнует префектуру. Ждать ответа нужно, как минимум, шесть месяцев. Что ж, есть дела поважнее: работа и квартира.

Я больше не хочу впадать в депрессию, такого понятия не существует в Африке. Во Франции я видела много женщин, постепенно увязающих в депрессии и не имеющих сил выйти из нее. Я видела африканских женщин на грани нервного истощения, которых принимали за сумасшедших. Я не хочу быть напичканной таблетками и опустошенной. Я была такой после смерти дочери в период траура. Никогда не забуду ужас потери, но и тогда я преодолела себя.

Я хочу бороться, чтобы выйти с моими четырьмя детьми из трудного положения. Или вернусь на родину, в мою семью. Я обещала себе больше никогда не быть жертвой, подчиненной и пассивной. Б Сенегале говорят: «Возделывай свое поле сам; если ты останешься в постели, милосердный Бог не сделает это за тебя».