– Ты приехала вчера и ничего еще не сказала. Что у тебя с ногами?
Формула, традиционно используемая на языке волоф, означает: «Какую весть принесли твои ноги?»
Я объясняю в общих чертах ситуацию между мной и мужем, а главное – сообщаю, что у меня нет обратного билета.
– Франция не принадлежит никому, дочка. Если милосердный Бог хочет, чтобы ты вернулась во Францию, ты туда вернешься.
Я не видела в глазах отца ни ненависти, ни ярости, ни упрека. Наоборот, он меня хорошо встретил. Я даже поговорила о своих проблемах с его третьей женой.
– Мы слышали, что происходит. Люди, даже не знающие тебя, рассказывают много разного, возвращаясь сюда. Не думай, что все против тебя. Не все слепы. Мы знаем правду. То, что он сказал тебе в аэропорту – что мужчины приходят и выходят от тебя за один франк, – мы это слышали, девочка моя.
Муж действительно хотел, чтобы меня считали проституткой в моей семье, хотел обесчестить меня. Это было последнее оружие, которое у него осталось. Но никто ему не верил.
Муж пошел на крайность, перегнул палку, и даже те, кто раньше поддерживал его, знали, что он обвиняет меня напрасно. Я отправилась поприветствовать его тетю, потом маму, они ни в чем не упрекнули меня. Немного приободренная, я поехала в Тьес к маме, чтобы наконец немного отдохнуть.
И однажды, когда после обеда я сидела под манговым деревом, подруга мамы, жившая когда-то у нас в доме, встала, приветствуя незнакомца.
– Я пригласила его.
Это высокий мужчина, светлокожий, пеул, одетый в большое бубу, с платком на голове. Она приветствует его несколько минут в комнате и зовет маму. Потом моя очередь. Я вхожу, не зная , что меня ждет.
Это традиционная сцена из жизни африканской глубинки. Перед двумя женщинами мужчина садится на пол и просит меня сесть напротив. Подруга мамы сообщает мне:
– Я просила его прийти, это мой долг. Ты мне как дочь, твоя мама – как сестра. Если у ее дочери проблемы, значит, они есть и у меня. Твоя беда ранит всех нас в самое сердце. Мы не хотим, чтобы ты шла ко дну. Этот мужчина – друг, который очень помог мне, он хорошо знает свое дело, и я хочу, чтобы он посмотрел твое будущее.
Мужчина рассыпает на пол песок и рисует там линии кончиком пальца. Он прочитает мое будущее по песку, я никогда не видела такого и слушаю с уважением.
– У тебя все еще продолжается расстройство желудка?
– Да.
– Я дам тебе травы, чтобы облегчить твое состояние. – Потом он обращается к маме: – Она приехала, потому что у нее проблемы. У ее мужа есть вторая жена. Брак вашей дочери – настоящая катастрофа. – Он смотрит мне в лицо: – Для тебя этот брак закончен. Твое сердце уже давно не в браке. Но я могу помочь тебе. Если ты хочешь вернуться, я буду молиться за тебя, чтобы у тебя был мир в браке. Но только если ты того хочешь, потому что я не могу ничего сделать против твоей воли. – Он поворачивается к моей маме: – Если вы хотите, я помогу ей. Вы хотите?
– Только она может это решить. Только она знает клопов в своей постели.
Реакция мамы избавляет меня от тяжкого груза. Я ждала, что она скажет, как сказали бы многие матери: «Пусть возвращается в семью…»
Но нет, несмотря на расстояние, она поняла и почувствовала мое страдание. Клопы в постели! Она знает, что ее дочка не сделала ничего плохого.
В этот момент я ничего не видела, словно была в облаках. Я только ответила:
– Я очень хочу, чтобы вы помогли мне, чтобы дали травы от расстройства желудка, но мне больше не нужен этот брак.
Живот заставлял страдать меня в течение многих лет, никакое исследование, никакой рентген не могли установить причину постоянной боли. И этот человек увидел мою болезнь, рассыпав песок на полу.
В любом случае мне стало легче: с одобрения мамы я могла обрести новую жизнь, но надо еще набраться терпения.
Мама сказала мне:
– Если краны закрыты, пусть жажда не приведет тебя к мыльной воде. Имей мужество дождаться открытия кранов. – Это был совет набраться терпения, поскольку ее поддержка – только начало. – Если говорят, что ты ешь из собачьей миски, не возражай, но пусть говорящие не приближаются к тебе. – Это о дурной репутации, которую муж приписывал мне, в чем, однако, не преуспел. – Ты говоришь правду, ты не воровка, не проститутка. Мы верим тебе.
Я осталась в Африке на три месяца каникул благодаря семейным пособиям, которые начислялись ежемесячно на мой счет. Я могла неплохо содержать моих детей, не становясь обузой для семьи.
Но каникулы приближаются к концу, мне нужно уезжать. Дети должны появиться в школе к началу учебного года. Как-то утром подруга звонит мне из Франции:
– Я была в школе, и директриса спрашивала о тебе. Она говорит, что дети не записаны в новый класс, их отец приходил, чтобы объявить, что они не вернутся из Сенегала. Но не волнуйся, она сказала мне, что несерьезно отнеслась к тому, что он ей сказал, и надеется, что ты вернешься.
– Заверь ее в этом, и пусть она сохранит места за моими детьми! Это очень важно! Я сделаю все, чтобы вернуться, особенно ради детей.
Я не знала, где достать деньги на обратные билеты, и надеялась на чудо. И оно произошло. Я была в гостях у сводной сестры – она учительница, ее муж – экономист. Я могла обо всем говорить с ними. Пришел мой старший брат с конвертом в руках. Из-за уважения к своему зятю более старшего возраста он отдал конверт ему:
– Я взял в банке маленький кредит для нее. Если бы она осталась здесь, я знаю, что справилась бы. Она – настоящий борец, но для образования детей это было бы катастрофой. Она купит обратные билеты на эти деньги и отдаст их мне, когда сможет. Нет ничего важнее будущего детей.
Я заплакала. Старший брат с небольшой зарплатой журналиста занял деньги для моих детей! Его возмутила моя история и способ, которым я была отправлена на родину.
Я для верности забронировала билеты: сейчас, после каникул, все возвращаются во Францию и самолеты полны. Я пишу письмо работодателям, объясняя им, что смогу выйти на работу только десятого сентября, а не второго, поскольку не было билетов на обратный рейс из Сенегала. К несчастью, письмо не дошло. Меня упрекнули в том, что я не предупредила об опоздании, и я потеряла работу постоянного переводчика на малых и средних предприятиях. Мне предложили разовые заработки, но я отказалась. Случай с недошедшим письмом показался мне символическим: может, я заплатила за то, в чем меня часто упрекали – за «большой рот»?
Во время собраний на образовательных курсах я говорила то, о чем другие умалчивали. Однажды гинеколог, белая женщина, сказала нам:
– Я не понимаю позиции, принятой моими французскими коллегами по поводу «вырезания». Оставьте в покое клитор африканок.
Как будто речь шла о пустяках! Она призывала всех африканских переводчиц не бороться против варварской традиции. Но нас уже было несколько человек, готовых идти до конца. Мы хотели информировать общественность и убеждать матерей отказаться от чудовищного обряда. Некоторые женщины-гинекологи тоже выражали протест, но эта предпочла бы, чтобы «оставили в покое клитор африканских женщин». Поэтому я открыла свой «большой рот». Я не только имела на это право, но и считала себя обязанной кричать во весь голос. Под предлогом защиты культуры и самобытности белая женщина-гинеколог вмешивалась в то, о чем не знала. Я бы хотела на нее посмотреть в семь лет, с раздвинутыми ногами перед лезвием для бритья!
