Не долетел чутка.
На дерево приземлился.
Сложный перелом бедра, перелом двух ребер, сильные ушибы.
И – ничего опасного для жизни…
А вы говорите…
Через два месяца уже из больницы выписался, в офис пришел.
Мне секретарша докладывает:
– Дмитрий Валерьянович, к вам Никита, примете?
А в голосе – такое сочувствие, такое переживание – будто человек с фронта вернулся.
– Ну, пусть заходит, – говорю. – И коньячка нам приготовь, лучше – армянского.
Заходит.
Под правой подмышкой – костыль.
Стоит, мнется.
– Садись…
Сел в кресло, ногу – вперед. Аккуратно так.
– Ну что, прыгун? На работу пришел проситься?
Кивает.
Я закурил, гляжу – он тоже за сигаретами тянется.
Пододвинул ему пепельницу.
А тут и секретарша появилась, Леночка. На подносе – бутылка «Наири», пара маленьких хрустальных рюмочек (как я люблю, «а-ля рюс»), ломтики лимона, посыпанные тертыми кофейными зернами и сахарной пудрой.
Улыбнулась, потрепала парня по волосам, – мол, все будет нормально, не переживай.
И – ушла.
Ну-ну.
Посмотрим…
Он вздохнул:
– А в больнице меня десантником называли…
Я только хмыкнул.
– До десантника, парень, тебе – как до Пекина раком.
Порылся в столе, достал оттуда старый альбом.
Дембельский.
Как-то принес его в контору, хотел «айтишникам» отдать, отсканировать, чтоб иметь еще и электронную версию.
И – забыл.
А тут вспомнил.
– На, смотри…
Он тоже хмыкнул в ответ.
Но – открыл.
Смотрит, перелистывает.
– Ого, ничего себе. Это вы? Вот этот, молодой, с ружьем? И где это?
Я тем временем коньяк разлил.
– Давай, выпьем. Тебе можно?
Он только плечами в ответ пожал.
Мол – можно.
Выпили.
– Это, за речкой. За самой южной. Мы так Афган называли. Провинция Газни́. А «ружье», которое тебе так глянулось, называется СВД. Снайперская винтовка Драгунова. «Драгунка». Мой самый близкий друг в тех краях. Еще коньяка хочешь?
Кивает. Разлил. Выпили.
– Нас, – продолжаю, – туда тридцать восемь человек из учебки пришли. А вернулись – семеро. Нет, ты не думай, не все погибли. Кого-то ранило, у кого-то – гепатит нашли или еще хрень какую. Одного придурка змея в лицо укусила, когда спать на камешке улегся. А так чтобы живы-здоровы вплоть до дембеля – семеро. И не думай, что мы какие-то особенные были. Обычные московские школьники и студенты. Только там, за речкой, таких, как мы, тридцать тысяч остались, и это – по официальной статистике, а она – всегда врет, сам знаешь. А служили сколько… Только у меня из класса – четверо. Считай – каждый пятый…
Помолчали.
– Ты про «третий тост» слышал когда-нибудь?
Он мотает головой отрицательно.
Нет, мол.
И, действительно, – откуда ему.
– Его не чокаясь, пьют, понял?
Он вздохнул.
Кивнул.
– Понял…
Выпили.
– Это я к чему говорю… Это я к тому, что это они, – киваю на альбом, – десантники. С большой буквы «Д». А ты – прыгун…
Голову опустил.
Кажется – понимает.
Помолчали, я закурил.
– Ладно, твое место, сам понимаешь, – занято. Фирма не могла ждать, пока ты из больницы выпишешься. Работы полно, людям зарплату платить надо. А на всевозможные трудовые кодексы – мне плевать с высокой колокольни. Если хочешь – можешь судиться…
Мотает отрицательно головой.
Не хочет.
И правильно.
Я вздыхаю:
– Парень ты не без башки, так что могу предложить место ведущего специалиста в другом управлении. Будешь землю грызть – повышу быстро, нет – не обессудь. Согласен?
– Согласен.
Я снова разлил:
– Ну, за твою удачу и жизненный урок.
Выпили.
Он ушел.
А я подошел к окну, за которым шел осенний дождь и тянулись к низкому московскому небу кривые, голые и узловатые руки деревьев. Покурил, побарабанил пальцами по стеклу.
Я прекрасно знал, что с ним будет дальше.
Он приятельствует с Денисом, и рано или поздно Дениска приведет его к нам в паб. Там он найдет себе что-то по интересу: рок-н-ролл, стрит-рейсинг, футбол, просто компанию.
А еще через некоторое время он станет таким, как мы все.
Я налил себе еще коньячку, выпил, поморщился, зажевал ломтиком лимона. Кабинет заливал ровный и мягкий искусственный свет. На стенах висели фотографии с моих выездных матчей и рыбалок, с Машкиных челленджей и Сашкиных рок-тусовок. Я выключил свет, подошел к окну и снова закурил.
Ну почему, блин, во всем этом сраном городе нет ни одного, ну совсем ни одного не изломанного дерева…
«Глаз урагана»
Ненавижу ходить на всевозможные «встречи одноклассников».
И понимаю, что не идти нельзя, – а все равно ненавижу.
И никакие самодисциплина и самоконтроль, которые я в последнее время пытаюсь в себе культивировать – ну ни фига не спасают.
Во-первых, это само по себе отвратительное зрелище, когда ребята, которых помнишь молодыми, полными надежд, с горящими глазами…
А, что тут говорить…
Ну, а во вторых, – опять-таки – что уж тут говорить – дико совестно собственной, пусть и достаточно относительной, «успешности».
Хочется, вроде бы, хоть что-то рассказать, хоть чем-то поделиться – а как?
Как рассказывать им о неспешной крикливости Рима, о пышной коварности интриганки-Флоренции и истошной вони хваленых венецианских каналов? Как говорить об имперской надменности Вестминстера и имперской же снисходительности Трафальгара, о незамутненном спокойствии тибетских монастырей и о ярости волн, бьющихся о мыс Рока? Как поделиться кровавым ужасом затерянных в джунглях ступенчатых пирамид майя с ребятами, для которых банальная поездка в абсолютно неинтересную, грязную и ненавидимую мною Анталию – чуть ли не кругосветное путешествие?
Как пожаловаться на дикий трафик столичных магистралей людям, ездящим, преимущественно, на метро?
