Конец семидесятых, Барнаул, гастроли Театра сатиры… Продовольственная программа уже сделала свое дело, и еды в Барнауле не было. Однажды у стойки администратора в гостинице появилось объявление, касавшееся участников гастролей: «Члены КПСС могут обедать в крайкоме». Вечером рядом с этой бумагой появилось заявление артиста Ширвиндта: «До окончания гастролей прошу считать меня коммунистом».
Шендерович В.А. Изюм из булки. Том 2. М.: издательство «Время», 2013.
Монотонная плотность негодования снижает градус протеста. Или, наоборот, монотонная плотность протеста снижает градус негодования. Бунтарский накал переходит в повседневность нытья. И даже самые неподозрительные личности начинают тускнеть. Михаил Веллер понижает вольтаж напора речи. Витя Ерофеев перемещается в потусторонний мир и берет Харона в соучастники размышлений. И даже Дима Быков сегодня разжижает полемический задор грустью и потихоньку перебирается в философское лоно Максима Кантора. Один неугомонный Витя Шендерович, как Гаврош, доведенный до абсурда, стоит на вершине баррикады, не замечая, что с двух сторон баррикады одни и те же люди.
Шендерович, как говорил Гриша Горин, который, кстати, его немножечко и открыл, замечательный писатель. Несмотря на то что в этих словах попадаются шипящие, Гриша все равно говорил: «Замечательный писатель». Гриши уже много лет нет, и я все это время не шепелявя повторяю: «Витя – замечательный писатель». И чем дольше я это говорю, тем меньше он пишет. Я постоянно умоляю его слезть с баррикады и где-то в окопе, оставаясь при своем мировоззрении, что-нибудь написать. Иногда у него какие-то проблески возникают. И в нашем театре даже шел спектакль по его пьесе «Вечерний выезд общества слепых». Потом он перестал писать мне пьесы и принес подборку Салтыкова-Щедрина. Я сказал: «Не надо мне Салтыкова-Щедрина, напиши сам». Он сказал: «Ладно» – и принес подборку раннего Горького, когда Горький еще ненавидел все на свете, как и Шендерович. Я сказал: «Не надо мне Горького, напиши сам». Он сказал: «Ладно» – и, видимо, сейчас принесет Свифта. Поэтому я с высокой трибуны своей книги призываю Витю написать что-нибудь самостоятельно.
Еще о замечательных писателях. Я постоянный чтец литературы Дины Рубиной. К ней тоже обращалась моя мольба о создании чего-нибудь для сцены. На эту мою мольбу я получил ответ.*
* Дорогой Александр Анатольевич!
Я, положим, люблю Вас дольше, чем Вы – меня, но кто там считает.
С огромным удовольствием прочитала Вашу книгу. Она замечательная! Во-первых, она очень хорошо написана, во-вторых, гениально придумана (как известно, именно структура, именно «архитектура» делает исписанные страницы книгой). В ней – множество глубоких мыслей, точных наблюдений над родом человеческим, много грусти о жизни, жутко смешных эпизодов и, наконец, бездна обаяния. Да Вы и сами это знаете.
В процессе чтения книги я ужасно смеялась и раза три всплакнула – это самый лучший показатель. Обнаружила, что мы во многом похожи: я тоже «жаворонок», хотя тот самый страшный час разбирательств с самой собой у меня обычно не в 3, а в 4 часа ночи… Дочитывать Вашу книгу мне было уютно и тепло. Спасибо Вам за нее! Давно я так не смеялась. Впрочем, вру: смеялась ужасно относительно недавно, когда Шендерович у нас дома рассказывал, как Ширвиндт сказал ему: «Витя, отъ…бись от родины!»
Дорогой Александр Анатольевич! Что касается воспроизведения моих вещей на театральной сцене, вспомню Ваше же весьма точное замечание о невозможности переноса авторской интонации из сферы одного искусства в другое. Помимо перечисленных Вами писателей, упомяну еще Искандера, Довлатова. Я, к сожалению, тоже очень плохо «переносима» и в кинематограф, и на театр (несмотря на то, что фильмы по мне снимают, и даже я сама, бывает, пишу по себе сценарии – все равно как покойник сам с себя снимал бы мерку для гроба)… Это я к чему: если вдруг Вы действительно решите, что хотите что-то кого-то куда-то… то я – из тщеславия – препятствовать не стану. Буду даже гордиться.
Будьте здоровы и благополучны, удачи!
Дина Р.
Домашний архивФазиль Искандер
«Избранное»
Грядущей жизни ширь виднаНам лишь от водки Ширвиндта.1988Я благодарен судьбе, что пробился к Фазилю творчески. Человечески мы были, мне кажется, похожи. С конца 1990-х мы с Державиным очень долго и счастливо играли «Привет от Цюрупы». Это произведение вне времени и пространства. Фазиль писал не для сегодня, а навсегда. До «Цюрупы», в конце 1980-х, был счастливый для меня и абсолютно безрадостный для него опыт спектакля «Страсти Черноморья». Я обрадовался этому произведению. Он сказал: «Это не инсценируемо». Я ответил: «Фазиль, да ну, навалимся вместе». И я это создал. В спектакле была очень смешная сцена абхазского застолья. К сожалению, удалась она одна. Помню, он, сидя на прогоне, сказал: «Шура, я благодарен за то, что ты так относишься к моему творчеству. Возможно, я не очень понимаю театр, но единственно, что стопроцентно, – у меня хороший вкус. Это невыносимо». То, что у него хороший вкус, подтвердилось. И мы этот спектакль сняли. Но я ставил не потому, что хотел обогатиться или стать Мейерхольдом, а потому, что мне казалось: Фазиль – автор, который инсценируем всегда. Но выяснилось, что не всякая великая проза может быть поставлена на сцене. Искандер, как Ильф и Петров и О’Генри не инсценируемы, поскольку велики своей авторской интонацией. Получается каркас, сюжет, реплики, а интонации нет.
Александр Гельман
«Последнее будущее»
