— Подруги моей матери помогают нам по доброй воле, но если не смогут помогать, мы с Джузеппиной справимся и сами, — ответил Чезаре. Он говорил спокойно, был сдержан и уверен в себе.
— Эти дети нуждаются в помощи и руководстве, — заметил священник, продолжая гнуть свою линию.
— Поговорим начистоту, дон Оресте, — сказал, улыбаясь, Чезаре тоном взрослого человека, которому незачем юлить. — Что вы надумали относительно моих братьев?
— Их нужно пристроить. Вот что я надумал. — Это означало попросту, что детей нужно отдать в приют.
— Куда? В Мартинит? — Это был известный во всем городе приют для детей-сирот, приют для простонародья.
— Да, там они будут обеспечены всем. Там есть школа, там их обучат ремеслу.
Чезаре видел их, этих остриженных наголо ребятишек, в серых брюках и курточках, застегнутых наглухо, с руками, синими от зимней стужи, с грустным взглядом покинутых детей. Он нередко видел их, мальчиков и девочек, сопровождающих чьи-то похороны и принужденных молиться за душу незнакомого человека, чьи родные вносят милостыню в приют. Они должны вечно молиться и вечно благодарить. Девочек с младенчества приучают держать глаза долу, чтобы воспитать безропотными и добропорядочными женщинами, мальчиков же — уважать начальство и покорно жить в стаде. Немногим удается выбиться в люди.
Все это мгновенно промелькнуло в голове Чезаре, пока он выслушивал слова священника. Он верил в добрые намерения дона Оресте, ведь все в квартале любили и уважали священника за его доброту, но представить своих братьев в этих серых приютских стенах было выше его сил. Чезаре не любил длинных разговоров, он знал, что людей трудно заставить изменить свое мнение, и потому, быстро все обдумав, выразил свое решение кратко.
— Я не отдам своих братьев в приют, — сказал он, отчетливо и спокойно выговаривая каждое слово.
Священник обхватил рукой подбородок и в досаде принялся подергивать его, словно хотел отломить.
— Я пришел, чтобы дать тебе добрый совет, — настаивал он. — Я надеюсь на твою рассудительность.
— Моя мать, — напомнил Чезаре, — тоже отказывалась пристроить детей в приют.
— Да. Когда умер твой бедный отец, я приходил к ней с этим. Она отказалась. Она сказала тогда: «Лучше нам умереть вместе». Так и сказала.
— Я тоже говорю вам, что лучше жить вместе, — упорствовал Чезаре.
— Закон говорит, что дети не могут быть предоставлены сами себе, — произнес дон Оресте строго. — Раньше у них была мать, которая отвечала за них…
— А теперь у них есть я и моя сестра Джузеппина. Мне исполнилось шестнадцать лет, ей — пятнадцать.
— Но вы работаете, — заметил священник.
— Слава Богу.
— И уходите на весь день. — Дон Оресте отпил из стакана воды.
Чезаре оперся руками о стол, невольно подражая манере отца.
— С завтрашнего дня Джузеппина не пойдет на работу. Она будет присматривать за братьями.
Дон Оресте поглядел на него недоверчиво: они, и вдвоем-то работая, едва сводили концы с концами, а тут вдруг парень заявляет такое.
— На что вы собираетесь жить? — спросил он.
— Того, что я заработаю, нам хватит на всех. Я обещал матери, что позабочусь о семье, и намерен сдержать свое слово. Любой ценой.
— На один франк и двадцать чентезимо в день не прокормишь такую семью, — предупредил его священник.
— Я не собираюсь всю жизнь работать в прачечной за гроши. Я сказал, что буду работать и зарабатывать достаточно, чтобы содержать всех.
— Лишь бы тебе не пришлось при этом вступить на бесчестный путь, — сказал дон Оресте, предостерегающе подняв палец.
Чезаре взглянул своими светлыми, стальной голубизны глазами в его черные гноящиеся глаза и слегка усмехнулся. Он мог бы ответить, что бесчестием чаще грешат богатые. А если и беднякам приходится иной раз впадать в искушение, то Богу, который всегда милосерден, все-таки легче простить их. Но он избегал долгих разговоров и потому сказал:
— Постараюсь, святой отец, постараюсь!
— Амен, — сказал дон Оресте, склонив голову и перекрестившись.
Странный все-таки парень этот, Чезаре Больдрани. Есть что-то особенное в его взгляде, во всем его поведении. Он вспомнил сказку о гадком утенке, который в конце концов превратился в лебедя. Но лебеди бывают белые, а бывают и черные. Дон Оресте не сомневался в том, что Чезаре однажды превратится в лебедя. Но в белого или черного, этого он не мог предугадать.
— Могу я все же хоть что-нибудь сделать для вас? — спросил он, вставая.
— Нельзя ли помочь нам раздобыть лошадь и шарабан на один день? — сказал Чезаре с обескураживающей простотой, так, словно просил стакан воды.
От неожиданности дон Оресте опустился на стул.
— Лошадь? — спросил он. — Шарабан? Для чего?
— Завтра феррагосто[3]. — Ему казалось, что это достаточная причина, хотя она была и не единственная.
— Значит, лошадь и шарабан нужны, потому что завтра феррагосто? — спросил священник, удивленно подняв брови.
— Я бы хотел отвезти сестер и братьев в церковь Мадонны Караваджо. Мама особенно почитала ее. Нам всем нужно испросить ее милости. Да и выпить воды из освященного источника тоже полезно.
— Не сомневаюсь, — согласился священник. — Но с чего ты взял, что я в силах раздобыть лошадь и шарабан?
— В нашем приходе все новости быстро разносятся.
— Значит, тебе сказали…
— Да, что Тито Соццини… Извините, — поправился он, — что синьор Тито Соццини подарил вам лошадь и шарабан.
— Это не лошадь, а настоящий рысак, — сказал, улыбаясь, священник. — Впрочем, ты и сам это знаешь. Ты ведь заменял у него несколько недель кучера, когда тот заболел.
— Да, я люблю лошадей, — признался Чезаре с улыбкой.
— И знаешь, почему я дам тебе эту лошадь, которая ест мое сено и зерно, но которую сам я ни разу еще не запрягал?
— Потому что вы наш приходский священник. И при этом добрый священник. Потому что вы любите нас.
Дон Оресте засмеялся и махнул рукой.
— Приходи за ней завтра пораньше. Прогулка будет для лошади полезна. И да хранит вас небо!
Глаза малышей переходили с дона Оресте на брата и обратно на дона Оресте, как у целлулоидных кукол. То, что они услышали, превосходило их самые радужные фантазии. Путешествие на лошади в Караваджо — об этом можно было только мечтать!
20
Джузеппина вся светилась радостью, и ей стоило немалых усилий скрыть это радостное волнение от предстоящей поездки за осторожной улыбкой и потупленным взором. Она чувствовала себя молодой дамой в этом черном перкалевом платье, когда-то принадлежавшем матери, которое теперь уже пришлось ей в самую пору. Платье облегало ее стройную фигуру, она сидела выпрямившись и опускала глаза перед встречными повозками и празднично одетыми людьми, которые улыбались, разглядывая ее. Дети прямо-таки светились радостью; они были свежие, опрятные и счастливые, как никогда. Даже при жизни родителей у них не было столь волнующего приключения: они на шарабане, запряженном бегущей быстрой рысью лошадью, везущей их к святилищу этим праздничным летним утром — еще вчера такое показалось бы им сказкой. Джузеппина умыла и почистила ребятишек, которые даже не протестовали: чтобы испытать такое нежданное удовольствие, они были готовы на все.
