бесконечной и неизменной свободе, - говорил он, - это галлюцинация анархиста, то есть индивидуалиста, сошедшего с ума". Как только свобода в этом смысле будет достигнута, мы получим правление не мудрейшего, не лучшего, даже не самого лучшего, а сильнейшего, и никакой свободы вообще".22
Учитывая новые условия, Хоуэллс считал, что свобода должна приносить общее благо, а не только индивидуальное, и что общее благо должно включать гарантию средств к существованию, поскольку без этого не может быть независимости, на которой зиждется свобода: "Пока человек не станет независимым, он не свободен".23
Хауэллс вспомнил о требованиях освобожденных рабов, которые в 1865 году просили сорок акров земли и мула, потому что понимали, что свобода без независимости - это пустое. Он был среди тех, кто высмеивал это требование, написав в газете Nation, что все, что государство должно человеку, - это честный старт в жизни. Теперь он так больше не думал. Он "считал, что гораздо менее комично отдавать наши акры, не сороками, а миллионами, определенным железнодорожным компаниям". Теперь оказалось, что это тоже была отличная шутка, и мы снова смеемся, но уже не с той стороны рта". Теперь он провозгласил, что "свобода и бедность несовместимы". Возможности были лишь одним из этапов свободы; "безопасность - это другое". Свобода от нужды и страха была необходима: "Свобода не может остановиться на этом, не переставая быть свободой".24
Последнее эссе, "Кто наши братья?", посвящено братству. Среднему американцу идея всеобщего братства казалась ужасной и обременительной, но без него, утверждал Хоуэллс, ни свобода, ни равенство не будут иметь значения. Идея о том, что страдающие расплачиваются за свои собственные проступки, больше не выдерживает критики. Хотя он не формулировал это в терминах городского экологического кризиса, он признавал, что "в наш век человек отказывается от притязаний человечества с гораздо большим риском для себя, чем раньше". Хауэллс не утверждал, что братство естественно. Он считал его сверхъестественным, под которым подразумевал социальное. Оно необходимо для свободы и равенства в массовом обществе.25
Однако меняющаяся политика Хауэллса едва ли была политикой вообще. Он просил не о политическом движении, а об изменении американского сознания. До тех пор никакие значимые преобразования не могут произойти.
II
Хоуэллс говорил о свободе, равенстве и братстве; в 1895 и 1896 годах республиканцы и демократы говорили о золоте и серебре. Все они, в некотором смысле, говорили об одном и том же. В так называемой битве стандартов серебро означало равенство и братство, а золото - свободу в старом либеральном понимании неприкосновенности собственности.
Формально Соединенные Штаты были биметаллическими, так как серебряные монеты все еще обращались, но де-факто они были страной золотого стандарта, так как их валюта и облигации погашались золотом, а казначейство всегда выплачивало деньги в золоте. Золото продолжало утекать. Сочетание американской депрессии и растущей силы биметаллистов в Конгрессе заставило европейских инвесторов ликвидировать свои американские запасы и вывести свои деньги в золоте. Первая продажа облигаций Кливленда вернула золото в истощенное казначейство, но доверие не вернулось, и потребовалась вторая продажа. В январе 1895 года золото снова уходило быстрее, чем поступало, и Казначейство имело в резервах всего 31 миллион долларов, что было гораздо меньше желаемого минимума в 100 миллионов долларов. В конце января Казначейство сообщило Кливленду, что необходимо провести еще одну продажу облигаций, иначе стране грозит дефолт.26
Дефолт, который просто означал отказ от золотого стандарта, был именно тем, чего хотели многие в Конгрессе. Кливленд предложил законопроект, включающий ряд монетарных реформ, которые замедлили бы утечку золота из казначейства. В Конгрессе эти реформы превратились в Билль Спенсера, который должен был гарантировать, что бумажная валюта, однажды обмененная на золото, будет выведена из обращения, а не просто перевыпущена и, таким образом, станет доступной для еще одного обмена на золото. Он также разрешал новый выпуск облигаций под 3 процента. Банки, владеющие этими облигациями, могли бы выпускать новые банкноты для замены вышедшей из обращения валюты. У этих предложений практически не было шансов на прохождение.27
Оказавшись в затруднительном положении в Конгрессе, Кливленд использовал старый закон времен Гражданской войны для продажи облигаций, а в начале февраля 1895 года обратился к Дж. П. Моргану и Августу Бельмонту, ведущим банкирам страны, чтобы договориться об этом. Приверженность Кливленда золотому стандарту поставила его в затруднительное положение. У него не было времени на публичное размещение облигаций. Банкиры должны были сначала предоставить золото, а затем продать облигации, и за это они требовали огромную премию. Кливленд выкручивался и выкручивался, уклоняясь от их требований. Предположительно, во время переговоров раздался драматический телефонный звонок, в котором ему сообщили, что в нью-йоркском подказначействе осталось всего 9 миллионов долларов. Морган сообщил президенту, что ему известно о тратте в 10 миллионов долларов, которая должна быть предъявлена в тот же день. Это привело бы страну к дефолту. Кливленд сломался и, как сообщается, сказал: "Какие у вас есть предложения, мистер Морган?"28
Предложения мистера Моргана спасли страну от дефолта и принесли Моргану и Дому Ротшильдов, который представлял Бельмонт, огромную прибыль. Банкиры добились от других банков обещания прекратить изъятие золота, а также легко и быстро избавились от облигаций. Участие Ротшильдов обеспечило волну антисемитских нападок, но New York World выдвинула главное обвинение: администрация Кливленда "безвозмездно предоставила синдикату на тайной конференции" то, что было равносильно бонусу в 5 миллионов долларов без особого риска с их стороны, "и он будет выплачен из государственной казны". На самом деле "Уорлд" преуменьшил прибыль.29
Продажа облигаций Кливленда обострила борьбу за стандарты. К 1890-м годам депрессия и подъем сначала Альянса фермеров, а затем популистов обеспечили новых рекрутов для оппозиции золотому стандарту, но эта оппозиция также раздробилась. Если в 1870-х годах гринбекеры предлагали единственный и довольно сложный аргумент в пользу фиатной валюты, то в 1890-х годах финансовые реформаторы предложили целый ряд реформ. Сторонники фиатной валюты, опирающейся на государственный кредит и обеспечивающей экономическую гибкость, были в меньшинстве, их заглушали биметаллисты, которые делились на три группы: сторонники свободного серебра, сельскохозяйственные биметаллисты и международные биметаллисты. Их критика была сосредоточена на золотом стандарте, но на практике она распространялась на Национальную банковскую систему и методы предоставления сельскохозяйственных кредитов.30
Все группы, стремившиеся к реформам, соглашались с основными проблемами золотого стандарта. Во-первых, он был дефляционным, не обеспечивая ни адекватной, ни гибкой денежной массы, что способствовало финансовым паникам и дефляции. Во-вторых, он переносил контроль над финансовой системой из Соединенных Штатов в Лондон - центр международной экономики и столицу мирового государства-кредитора, Великобритании. В-третьих, в сочетании с Национальной банковской системой она сконцентрировала деньги и кредиты на северо-востоке страны, оставив Запад и Юг
