Ознакомительная версия. Доступно 65 страниц из 324
Однако, будучи тюрком по сознанию и по инстинкту, султан в большей степени был мусульманином. Он был воплощением ислама. Чтобы соответствовать тому, что с самого начала имело основание быть тюрками в западном мире, ему приходилось бороться с ересями – отсюда его кампании против шаха Исмаила, – и благодаря победам расширять империю истинного Бога – отсюда его непримиримая вражда к Габсбургам, которая мешала ему видеть восточные проблемы, хотя о них постоянно информировали его. Набожный человек, он много времени посвящал переписыванию Корана, и сохранилось не менее восьми рукописных текстов, написанных им самим. Как и все принцы его дома, он уже был европейцем. Поскольку мусульман нельзя было обратить в рабство, а в гаремах находились только рабыни и рабы, матери командиров правоверных на протяжении поколений были христианского происхождения. Христианами были почти все высокие чиновники, тоже бывшие рабы, попавшие на службу благодаря «девширми»: малолетних детей отбирали у матерей и воспитывали в духе мусульманства, чтобы сформировать из них и ядро армии – гвардию, корпус янычар, – и корпус «ичоглан», пажей, которым была предназначена блестящая карьера. Ни один из великих визирей Великолепного не был тюрком. Ибрагим, фаворит и наперсник молодости султана, был красивый греческий раб, Соколлу был босниец, Лутфи – албанец, Рустем – болгарин, – разумеется, все они приняли ислам. Такая же картина имела место среди чиновников более низкого ранга. Таким образом, как отмечает Андрэ Кло, все они были европейцы. Что касается меньшинств, они не только участвовали в системе, которую определил для них Мехмед II, но они стали важными шестеренками империи; у каждой «нации», если использовать терминологию османов, т. е. у каждого религиозного сообщества, были свои деревни, а в городах – свои кварталы, точно так же, как это было у уйгуров Синьцзяна или у хазар… В Стамбуле мусульмане не составляли и половины населения: 40 % были христиане и более 10 % – евреи. У евреев Сулейман находил большие способности и брал их на службу тем охотнее, чем больше их преследовали христиане. Их насчитывалось 160 тыс. в столице и в Саловниках.
В своем роде эта конструкция действовала четко, но требовала добровольного участия всех и зависела от богатств, успехов и отсутствия национальной идеологии.
К концу царствования Сулеймана успехов стало меньше, и вскоре они стали сходить на нет. Богатства начали таять, на горизонте, еще далеком, маячила нищета. Поднимал голову европейский национализм, опасный продукт экспорта. Империя расширилась сверх меры, и, увы, она была не в руках кочевников! Чтобы добраться до ее окраин, уходили месяцы. Слишком громоздкой армии недоставало мобильности: Иран оставался непобедимым, так как османы не могли воевать далеко от своих баз. Несмотря на впечатляющие победы на западе, Сулейман все-таки не покорил Вену и постоянно вел войны с Габсбургами.
Султан, властитель самой большой империи на Земле, верховный арбитр в европейских делах, скоро перестал водить войска в походы и стал запираться в серале среди детей, одалисок и евнухов.
На смену энтузиазму пришел голый расчет; бескорыстие сменилось интересом. Адмирал Барбаросс, как и его соперник Андреа Дориа, не хотел решающей победы, которая сделала бы его ненужной фигурой, и продолжал бесконечную войну, в которой он был необходим. Остальные действовали точно так же. Всех охватило безразличие, на смену духу творчества пришла имитация, все думали только об удовлетворении собственных амбиций. Резко сузился кругозор. Первая кампания против Ирана закончилась неудачей, ее возобновляли дважды, совершая те же ошибки и не извлекая из них никаких уроков.
Первая из этих трех войн была запятнана последовавшей казнью, по науськиванию Роксоланы, фаворита султана Ибрагима. Начало третьей спровоцировало деяние еще более отвратительное – и наверняка более роковое в летописи Османской империи, чем многие другие в анналах мировой истории.
И вот здесь следует поразмыслить о роли, скажем, по сути обыкновенной, но любимой женщины в судьбе и деяниях великого мужчины.
На протяжении двух последних десятилетий Сулейман больше, чем когда-либо, подпал под влияние чар своей славянской фаворитки, ставшей широко известной европейцам как Ла Росса, или Роксолана. Пленница из Галиции, дочь украинского священника, она получила от турок прозвище Хуррем, или «Смеющаяся», за свою счастливую улыбку и веселый нрав. В привязанности султана она заменила собой его прежнюю фаворитку Гюльбахор. Она сделала правилом ссылать и заключать в тюрьму своих соперниц, что противоречило тюркским традициям. В качестве советника она заменила ему Ибрагима, судьбу которого она смогла предопределить. С тонкой и изящной фигурой, Роксолана пленяла больше своей живостью, чем красотой. Она умиротворяла очарованием своих манер и стимулировала живостью своего ума. Быстро схватывающая и тонко чувствующая, Роксолана в совершенстве овладела искусством читать мысли Сулеймана и направлять их в русла, способствовавшие удовлетворению ее жажды власти. В первую очередь она избавилась от своей предшественницы Гюльбахор, которая была «первой леди» гарема Сулеймана после его матери, султанши валиде, и которая отправилась практически в ссылку на полгода в Магнесию.
Родив султану ребенка, Роксолана ухитрилась стать, невзирая на мусульманские законы, его признанной законной женой, чего не удалось добиться ни одной из наложниц турецких султанов за два истекших века. Когда примерно в 1541 г. внутренние покои старого дворца, где размещался гарем султана, были повреждены сильным пожаром, Роксолана создала новый прецедент, перебравшись непосредственно в Большой Сераль, где жил султан и где он занимался государственными делами. Сюда она взяла свои вещи и большую свиту, которая включала сто фрейлин наряду с ее личным портным и поставщиком, у которого было тридцать собственных рабов. По традиции до этого ни одной женщине не разрешалось ночевать в Большом Серале. Но Роксолана оставалась там до конца своей жизни, и со временем здесь был построен новый гарем, внутри его собственного закрытого двора, чтобы занять место старого.
Наконец, спустя семь лет после казни Ибрагима Роксолана обрела над султаном наивысшую власть, добившись назначения великим визирем Рустема-пашу, женатого на ее дочери Михримах и, следовательно, приходившегося Сулейману зятем, подобно тому, как Ибрагим был свояком Сулеймана. Так как султан все больше передавал Рустему бразды правления, Роксолана все больше приближалась к зениту своей власти.
Сулейман при всей терпеливости своего характера, неподкупности принципов и теплоте его привязанностей хранил внутри себя некий опасный запас холодности, скрытой жестокости, порожденных склонностью к абсолютной власти и тесно связанной с этим подозрительностью в отношении любого, кто мог бы соперничать с ним. Роксолана хорошо знала, как играть на этих струнах его натуры. Она родила султану трех наследников – Селима, Баязеда и Джихангира, старшему из которых она была полна решимости обеспечить наследование трона. Но Сулейман видел своим преемником родившегося первым сына Мустафу, матерью которого была Гюльбахор. Он был красивым молодым человеком, натурой невероятно многообещающей, «удивительно высокообразованным и рассудительным и в возрасте, когда можно править», который готовился его отцом на ряд ответственных постов в правительстве и был губернатором Амасьи. Щедрый духом и мужественный в бою, Мустафа завоевал любовь янычар, которые видели в нем достойного преемника своего отца.
Ознакомительная версия. Доступно 65 страниц из 324
