Три произведения, повествующих о Борисе и Глебе, — летопись, Несторово «Чтение о Борисе и Глебе» и древнерусское «Сказание о Борисе и Глебе» — едины в описании исторических событий, следующих после захвата Святополком престола: Борис не внемлет призывам «отней» дружины следовать отцовскому замыслу и занять киевский стол, ибо не может поднять руки на старейшего брата. «Се да иду к брату моему и реку: «Ты ми буди отец — ты ми брат и старей. Что ми велиши, господи мой?»». Традиции «братнего рода» возобновляются на новой идейной основе: Борис помнит о поступках отца «преже святого крещения», но для него эти деяния «славы ради и княжения мира сего хуже паучины» (суетных мирских связей). Предвкушение мученической смерти противопоставляется здесь «мирской суете» Святополка — его стремлению к власти. Захват власти Святополком завершается убийством оставленного дружиной Бориса на р. Льте — там Ярослав позднее (1019) совершит отмщение и разгромит Святополка. Бориса тайно хоронят в Вышгороде — пригороде Киева — старом княжеском граде, поддержавшем Святополка, в церкви Святого Василия. Следом убивают Глеба, который также не посмел ослушаться старшего брата и отправился на его зов: Глеб был погребен под Смоленском на Смядыни «меж двумя колодами» — оттуда его велел перенести в Вышгород уже вокняжившийся в Киеве Ярослав, и тело Глеба, согласно «Сказанию» и «Чтению», чудесным образом оказалось нетленным.
В противоположность княжеским могилам, окруженным, по летописи, почитанием (вне зависимости от последующей канонизации), о могиле Святополка, разгромленного Ярославом и бежавшего в «пустыню» между «чехами и ляхами», говорится, что она издает зловоние (Святополк «бес памяти погыбе», гласит церковная служба Борису и Глебу). Сам Святополк, прозванный Окаянным, сопоставлялся агиографами с библейским Каином и Юлианом Отступником (также бесславно погибшим на чужбине), то есть изображался гонителем христиан, пришедшим на смену «второму Константину» — Владимиру.
Исследователь культа русских святых Г. П. Федотов предостерегал против «увлечения ближайшей морально-политической идеей… послушания старшему брату», хотя сам Нестор заканчивает ею свое «Чтение». Он пишет о чудесах, явленных святыми:
«Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к старейшу брату. Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть детескы князи, не покоряющеся старейшим и супротивищася им, и убиваеми суть: ти не суть такой благодети сподоблены, яко же святая сия».
По Федотову, Борис не вдохновлялся древней традицией старейшинства, ее сформулировал устами святого князя летописец. Действительно, мы можем лишь предполагать глубину этой традиции — предание, донесенное до летописцев киевскими князьями и их дружинниками, обходило проблему отношений внутри княжеского рода при Рюрике, Олеге и Игоре: киевский князь должен был быть единовластным. на Руси — подобным кесарю (как на монетах Владимира, Святополка и Ярослава). С победы в княжеских распрях начинается правление Владимира, и он был младшим среди братьев. Тот же Федотов отмечает, что «династии, популярные на Руси, династии, создавшие единодержавие, были все линиями младших сыновей: Всеволодовичи, Юрьевичи, Даниловичи». Итальянский филолог Пиккио полагает, что мученичество Бориса и Глеба — это опыт христианизации политических обычаев Киевской Руси.
Возможно, формирующаяся при Владимире традиция «десигнации» или даже минората, передача стола (и отцовской дружины) младшему, остающемуся при родителе сыну, вызвала протест прочих братьев, рассчитывавших на традицию «старейшинства». Помимо открытого братоубийства в политике Святополка обращает на себя внимание то подозрительное (с точки зрения многих исследователей) поведение Ярослава, при котором «замалчивается» судьба Бориса и Глеба (в том числе в «Слове о законе и благодати «Илариона). Их имена не становятся княжескими именами Ярославичей, напротив — именем Святополка («Окаянного») Изяслав Ярославич нарекает своего сына (в 1050 г. — при жизни отца). Подозрения в отношении Ярослава, однако, не вполне основательны: нет прямых оснований подвергать сомнению историчность традиции, донесенной «Чтением о Борисе и Глебе», согласно которой чудеса над могилами святых были явлены еще при Ярославе и митрополите Иоанне I — до 1039 г. (под которым в летописи упомянут уже другой киевский митрополит — Феопемпт).
Показательно при этом, что Ярослав называет одного из своих младших сыновей именем Вячеслава — Вацлава, первого чешского святого, культ которого был популярен на Руси. Это было антропонимическое новшество: Вацлав — не представитель русского княжеского рода, а чешский христианский князь, павший от руки родного брата; его Житие оказало непосредственное влияние на формирование агиографического цикла, прославляющего Бориса и Глеба, о чем прямо свидетельствует «Сказание»: Борис сопоставляется там с мучениками Никитой, Вячеславом и Варварой.
Почему же Ярослав не назвал детей именами почитаемых братьев? Дело здесь, очевидно, в древнерусской антропонимической традиции: дети носили имена дедовского, а не «отнего» поколения, недаром Ярослав назвал своего старшего сына именем Владимир. Здесь «родовая» традиция совмещается с христианской, и имена даются детям вне прямой зависимости от того, чем прославился носитель того или иного имени: у следующего поколения князей распространяются «дедние» имена, в том числе Глеб (Святославич), рожденный при жизни Ярослава, и Борис (Вячеславич).
2. Канонизация Бориса и Глеба
Характерно, что сами Борис и Глеб были канонизированы под своими княжескими — «русскими» — именами (как впоследствии Ольга и Владимир), хотя вопрос о времени канонизации остается дискуссионным — не в последнюю очередь потому, что восточная (греческая) церковь, в отличие от латинской, не имела формализованной процедуры канонизации, предполагавшей на Западе (с X в.) обязательную санкцию папы. Не случайно летописное сказание (под 1072 г.) о перенесении мощей Бориса и Глеба в новую церковь отдельно повествует о «нетвердости веры» митрополита Георгия в святость князей-мучеников: лишь после отверзания раки Бориса и благоухания, которым исполнилась церковь, митрополит «ужаснулся», признал их святость и отслужил литургию (что может считаться формальной канонизацией).
Существенно, что Борис в «Чтении» Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм, предпочитая умереть на родине:
«Не отъиду, не отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшому сущю; но яко Богу годе, тако будеть. Уне ми есть еде умрети, неже во инои стране».
Этот мотив важен для формирования культа «местных» святых — покровителей Русской земли. Чудеса, явленные при перезахоронении Глеба на Смядыни, на месте убиения Бориса на Льте, наконец, в Вышгороде, где огненный столп был виден над местом погребения мучеников, и многие другие чудеса (в том числе традиционные для средневековой агиографии исцеление немощных, освобождение из темницы невиновных), заставившие митрополита Иоанна переместить раку с мощами из недр земных в саму церковь, не просто демонстрировали святость князей-мучеников. Возникала целая «сеть» почитаемых в связи с деяниями и чудесами русских святых мест, главным из которых стала созданная Ярославом (согласно «Чтению») «во имя святых» деревянная церковь в Вышгороде (ее освящение сопровождалось праздником для «всех людей» и пожертвованием десятины от дани, которую должен был выплачивать, по княжескому повелению, «властелин града»). В «Сказании» Вышгород именуется вторым Солунем — сравнивается с Фессалониками, прославленными культом святого Димитрия: но Димитрий был покровителем лишь одного града, пишет агиограф, обращаясь к Борису и Глебу, «а вы не о едином бо граде, ни о дъву, ни о вьси селении — веси попечение и молитву въздаета, но о всей земли Русьскей!»
