— И что это «хм» означает?
— Что у третьего, как, бишь, его?
— Коня.
— Вот-вот! Коня! Больший размер, чем у быка?
— Это ж надо, какая ты наблюдательная! — притворно восхищается Степан, но его плечи под моими ладонями мелко-мелко подрагивают, он, как и я, еле сдерживает смех.
— Хм… И каков же размер половых органов у… ээээ… коня?
— Двадцать пять сантиметров. Мне до такого еще далеко.
— Серьезно? Ты думаешь, у тебя меньше?
Широкая, до ушей, улыбка обнажает его крепкие белые зубы. Испуганный смешок слетает с моих губ, ему вторит раскатистый смех Степана. Он льется над рекой, поднимается ввысь над деревьями, подхваченный ветром, несется вдаль. Мне легко, мне так невозможно легко!
— Я люблю тебя.
О Боже! О, Боже мой! Я это сказала! Я это действительно произнесла! Поверить не могу! Смех замирает на губах. Тишина становится оглушительной. В ней так отчетливо слышен стук! Так стучит наше сердце?
— Таня, Танечка…
И вместе с именем в унисон. Тук… тук-тук. Огромное сердце. Одно на двоих. Открываю глаза, только когда его загорелые руки обхватывают мои пылающие скулы. Когда они хаотично и как-то нескладно начинают меня поглаживать. Будто бы мой Степан в этот самый момент не в силах совладать со своими чувствами. Его пальцы надавливают мне на глаза, из которых почему-то хлынули слезы. Он осторожно их растирает. Гладит меня по голове, путаясь в моих взмокших растрепанных волосах, касается пульса на шее и жадно водит по припухшим от поцелуев губам.
— Ты моя красавица… Моя любимая… моя. — Его слова говорят о многом, но для меня намного более красноречивы — вот эти непонятные, для кого-то, возможно, странные движения рук. Мне вместо любых слов — его дрожащие чуткие пальцы.
— Твоя. Навсегда… Люблю…
После всего возвращаться в реальность непросто. Физически непросто. Будто приходится себя от него отрывать.
— Не хочу уходить, — шепчу, припарковавшись у дома Степана.
— Не хочу, чтобы ты уходила, — вторит мне он. — Переезжай ко мне, Тань… Зачем эти расставания?
Теряюсь. Не знаю, как правильно объяснить то, что и сама не до конца понимаю. Не понимаю, почему я должна на кого-то оглядываться.
— Я не могу. Развод еще не оформлен. И мальчики…
— А когда же это случится?
Странно о таком говорить, прерывая слова поцелуями, но мы не можем друг от друга оторваться. Ведем себя, как какие-то подростки.
— Бумаги готовы. Остается только поговорить с Сашкой. Возможно, если он не будет против, нам удастся это как-то ускорить. Я все же надеюсь, что мне не придется идти в суд.
— Не могу дождаться, когда ты станешь моей…
Еду домой, а в ушах слова Степана звенят. Вспоминаю день, проведенный с ним. И мне кажется, что теперь я вообще не смогу о чем-то другом думать. Улыбаясь, поворачиваю ключ в замке, но улыбка замирает на губах, как только я переступаю порог.
— Явилась, — комментирует мой пока еще муж.
— Привет, Голубкин. Какими судьбами?
Стаскиваю пыльные кеды, мельком ловлю в зеркале свое отражение. Я выгляжу как чёрте что. Ужасно счастливое чёрте что. Мне нравится. Улыбаюсь.
— Ну и чему ты лыбишься? Я тебя полдня прождал. Ты почему не берешь трубку, когда тебе звонят?!
— Трубку, — растерянно оглядываюсь, вспоминаю, что последний раз видела телефон в машине, в которой он, очевидно, и сдох. — Разрядился, наверное, — пожимаю плечами. — Так что ты хотел?
— А я, что, домой просто так прийти не могу?
Замираю у входа в кухню. Оборачиваюсь недоуменно. Сердце тревожно сжимается, а мне больше нравилось, когда оно пело.
— Очевидно, можешь. Только каким боком здесь я?
Несколько секунд он просто на меня смотрит. И меня охватывают странное, непонятное чувство. Отголоском прошлого в мой самый счастливый день просачивается отрава.
— Вот, значит, какая ты смелая стала с новым хахалем?
Глава 18
Моя челюсть медленно опускается вниз. Сашкины слова настолько абсурдны, что я даже не знаю, как их комментировать. А потому, как рыба, выброшенная на берег, просто нелепо хлопаю ртом. Голубкин же приближается.
— Что? Нечего сказать? — замирает в каких-то сантиметрах от меня, приковав к себе холодным взглядом таких знакомых льдисто-серых глаз.
— Нечего, — послушно киваю головой, отступая на полшага в кухню.
— Ну, так давай я тебе подскажу…
— Не надо! — этому нет объяснения, но тревога во мне возрастает.
— Почему же?! Помнится, ты была такая разговорчивая в нашу последнюю встречу. Просила не уходить… А теперь, что? По-другому запела?
— А теперь я поняла, что ты был прав!
— Это в чем же? — обманчиво ласково интересуется Голубкин, обхватывая мою шею, прямо поверх растрепанных и до сих пор влажных волос.
— Нам действительно следует развестись.
— Развестись? — задумчиво и как-то снисходительно даже повторяет мой бывший.
— Именно. Развестись. Официально. Чтобы ты мог жениться на своей новой пассии и дать имя своему ребенку.
— У тебя все так просто, Таня… Так благородно, — он приближает ко мне лицо и шепчет практически в губы, — что аж тошно. Потому что мы оба знаем, откуда взялось твое благородство, Танечка… И все вокруг знают. Хочешь меня виноватым сделать? Показать всем, какой я кобель, в то время как ты бедная обманутая жена? Жертву из себя корчишь в очередной раз? А вот хрен тебе, поняла? Выкуси!
Он не говорит. Он шипит, как ядовитая, смертельно опасная кобра.
— Отпусти меня. Ты делаешь мне больно! — прошу, как можно спокойнее, но разве Голубкин слышит? Его рука лишь еще сильнее сжимается на моей шее, и мне становится по-настоящему страшно. Я мысленно отстраняюсь, вспоминая все, чему меня учил Степан. Сейчас главное — не спровоцировать бывшего мужа.
— Какие мы нежные. А знаешь, что в некоторых странах делают с неверными женами?
Моим телом проносится дрожь. Меня колотит, как при ознобе. Я просто не узнаю человека, с которым прожила двадцать лет. Его лицо искажено уродливой маской. В узкой прорези глаз — убийственный холод, в кривой улыбке — хищный оскал. Он обманчиво выдержан и спокоен, но я ни на секунду ему не верю. Меняю тактику:
— Где Демид?
— О, надо же… Ты еще помнишь, что у нас есть дети.
Его большой палец ласково поглаживает мою щеку, в то время как рука все сильнее тянет меня за волосы. На моих глазах выступают слезы.
— О детях я помню всегда.
— Даже под ним? Ты ведь под ним провела этот день, правда, Тааанечка? Я узнаю этот взгляд.
