Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
Болезнь моя подходитъ къ концу. Уже могу немного заниматься текстомъ «Дощекъ Изенбека» и сделалъ сверку и копировку Дощьки N-IX и X, какъ оне попали въ руки, ибо первыя «Дощьки» не столь интересны исторически. Обнаружилось «разночтенiе» мое съ Куромъ: я читаю «А ДО НЕ», то есть «И ДО НЕГО», или «И ДО НИХЪ», а Куръ читатетъ: «АДОНИ» – ИМЯ БОГИНИ? Видите, какiя трудности?.. Почему и прошу подождать, чтобъ иметь возможность закончить свою работу по переписке.
Понимаю Ваше нетерпенiе, но не понимаю, какъ Вы, научный человекъ, не можете понять, что я должен передать работу въ безукоризненномъ виде?
Иногда я думаю, что лучше было-бы, чтобъ о «Дощькахъ» никто не зналъ, такъ надоедает думать о нихъ, бороться с Куромъ, а теперь и съ Вами.
Въ статьи Кура я не вношу никакихъ поправокъ. Онъ самъ отвечает за нихъ. Съ его «Русской теорiей» я согласенъ, но не вижу, какъ и Вы, почему не может быть Русь Славянской?
Если Куру желательно осрамиться передъ научнымъ миромъ, это его дело, такъ же, какъ и Ваше, если Вы сами того пожелаете. Однако я не хочу склокъ на страницахъ моего журнала, где я – хозяинъ. Тамъ я этого допускать не могу. Ну вотъ, всего хорошаго! Вашъ искренно Юрий.
P.S. Считайтесь все же с темъ, что я былъ тяжело боленъ. Хотя это и не смертельно, но весьма тяжело. Я сейчас сильно ослабел, здоровье восстанавливается, но нужно все же время, чтобы встать на ноги».[8]
Миролюбов в письме намеренно назвал себя «доктором химии», зная, что в его прошлом никто копаться не будет: позади две войны, покрывшие мраком многие тайны. Теперь он на равных и с Лесным, и с Куренковым, и тем более – с Изенбеком. Кто таков, этот Изенбек? Кокаинист, пьяница. Дощечки так и валялись бы в мешках. Теперь вовсе пропали бесследно, пусть скажут спасибо, что хотя бы копии снял. А теперь и их приходится отдавать, уступая давлению. Хорошо, что отдал только часть, причем самую трудно переводимую – пусть Лесной с Куром помучаются!
В итоге Кур опубликовал-таки «Дощьки», как хотел, и дал свой перевод. Лесной написал на этом материале ряд книг и даже подготовил выступление на Международном съезде славистов. А он, Миролюбов, опять остался за бортом! Обида была жестокой. Тогда порвал со всеми и, как в Европе, полностью ушел в литературную работу, итог которой – два объемистых чемодана, набитых рукописями, которые везет сейчас с собой. Статьи, критические заметки, полемика с «норманистами» на предмет происхождения славяно-русов, их древних корней, – и все это подкрепляется как известными историческими фактами, так и сведениями из «народных сказаний». Великий, титанический труд проделан за это время!
С годами, увлекшись созданием «сказов», Юрий Петрович постепенно сам стал верить, что выдуманные им персонажи действительно существовали и в самом деле рассказывали свои удивительные сюжеты. Его же, Миролюбова, заслуга как раз в том и состоит, что он, в отличие от других, сумел услышать, запомнить и даже записать древние обычаи пращуров. «Случается так, – объяснял он позднее факт собственной уникальности, – что человек сызмалу отбирает то, что ему будет нужно впоследствии. Объяснения этому факту мы не знаем. Вероятно, в нем уже в это время зарождается его тема. Может, даже человек и рождается в мир со своей темой, как дерево, заранее знающее, какую форму оно примет впоследствии…»
Вторую часть рукописей составляли воспоминания о дореволюционной детско-юношеской поре, исполненной беззаботного и тихого домашнего счастья, когда не надо было думать о куске хлеба или нести ответственность за чьи-то судьбы. Там, в детстве, всегда было солнечно, тепло и сытно, там его просто любили, ни за что не упрекая и ничего не требуя.
И чем дальше отстояла благословенная пора детства, тем привлекательней и краше она казалась. Юрий Петрович с удовольствием записывал эти радужные воспоминания. Получались простые, но особо дорогие и близкие сердцу рассказы, которые можно было время от времени перечитывать и окунаться в блаженство прошлого.
Юрий Петрович твердо верил в исключительность миссии, назначенной провидением. Разве не сама Судьба вручила ему ключи от тайной двери, определив быть хозяином древних текстов? Он не сомневался, что труды прославят и с триумфом вернут его имя на Родину. Конечно, гениев признают, как правило, лишь после смерти, но так мучительно хотелось хоть краешком коснуться славы еще при жизни…
Из всей массы написанного, за небольшим исключением газетных публикаций, ничего не издано…
Юрий Петрович заворочался, застонал. Чуткая жена сразу спохватилась, захлопотала над лекарствами. Лишь на рассвете он вновь забылся тяжелым сном.
Плавание проходило спокойно, погода установилась великолепная: ни штормов, ни даже значительных волнений. По мере продвижения на юг становилось все жарче. Когда вошли в тропики, команда облачилась в шорты и легкие блузки с короткими рукавами. Во всех помещениях работали вентиляторы, но все равно было душно. Состояние здоровья Юрия Петровича стало быстро ухудшаться. Прогулки по палубе пришлось прекратить, потому что к вечеру у него начала подниматься температура, сопровождаемая периодами забытья и бреда.
Так же быстро таяла надежда, что в Европе болезнь отступит. Тем более, до Европы было еще так далеко!
Приступы с полукошмарными видениями и острыми болями в костях и неестественно вывернутых суставах сменялись периодами относительного покоя и ясности сознания. Тогда Миролюбов плакал, как ребенок: мысль о приближающемся конце страшила его. Мадам Жанна терпеливо успокаивала супруга, стараясь не выдать собственных эмоций и переживаний.
Пройдя через Панамский канал, пересекли Карибское море, некогда бывшее вотчиной разного рода морских разбойников, именовавшихся пиратами, корсарами и флибустьерами. Погода стала меняться, упало давление, посвежел ветер. Но это никак не отразилось на состоянии больного. Он уже почти не вставал с постели, потерял аппетит, все чаще метался в бреду и терял сознание.
Без стука и разрешения к нему, то группами, то поодиночке приходили давние знакомые, друзья и враги. Одни являлись на миг, смотрели молча и быстро таяли, как утренний туман. Другие, напротив, вели долгие, порой нудные разговоры. Третьи маячили полупрозрачными и зыбкими тенями. Когда явилась Маша Седелкина в белой расстегнутой блузке с огненно-черными глазами колдуньи, то все, кто толпился подле, сразу исчезли, будто сметенные ветром, а она наклонилась, погладила волосы и небритые щеки, потом поцеловала в лоб.
Вот видишь: правду я тебе нагадала и про две жены, и про жизнь на чужбине, и про смерть не на земле… – Глаза ее впервые не смеялись лукаво, а холодная рука нежно касалась пылающего чела. Юрий Петрович вдруг вспомнил, что славяне в дохристианские времена представляли Смерть не в образе костлявой старухи, а красивой и печальной черноволосой девушки – Мары. Страх, холодный и липкий, пронзил больное тело и жалом вошел в сердце. Больной дернулся, потом закричал:
– Ведьма! Проклятая ведьма, зачем ты мне нагадала такую жизнь?! Зачем смерть в океане, я не хочу умирать! Неужели из-за того… Из-за этого ты преследовала меня всю жизнь своим упреком? Уйди, проклятая, оставь меня! – он зарыдал так, как плакал только в детстве, громко и безутешно.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 144
