Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Посланный с частным поручением от брата своего полкового командира к действительному статскому советнику Якову Булгари, Шервуд приехал в город Ахтырку, где стоял Нежинский конно-егерский полк и проживал служивший в этом полку прапорщик Вадковский. Как впоследствии показывал он следственному комитету, «поводом к начальному подозрению в отношении семейства Булгари было то, что я, приехав в город Ахтырку к Якову Булгари по одному частному делу в декабре 1824 года и подошед близко к двери той комнаты, где он, по словам людей, спал, внезапно услышал разговор двух лиц, из коих по голосу узнал Якова Булгари, рассуждавших о какой-то конституции, а после, вошед туда, увидел прапорщика Вадковского, который тотчас ушел от него в другую комнату. Я остался у Булгари на целый день и вечер, в продолжении коих он рекомендовал меня Вадковскому, и весьма свободно разговаривал с ним при мне о правительстве и о разных его распоряжениях. Это возбудило во мне сомнение, и, чтобы удостовериться в оном, я притворно вмешивался в их суждения и поддерживал оные. Во время сей бытности моей у Булгари Вадковский, оставшись наедине (когда граф Булгари ушел к Чернышевой), предложил мне войти в тайное общество, которого он член, требуя от меня предварительной клятвы не открывать о существовании общества, ни о имени принявшего меня, и объясняя, что целью сего общества есть истребить всю царскую фамилию и ввести в России временное правление, сообразное с духом народа, причем Вадковский говорил, что обществу будет содействовать большая часть 2-й армии. Я согласился быть членом. На вопрос мой, не принадлежит ли к обществу Яков Булгари, Вадковский отвечал, что нет. Справедливость сего впоследствии подтвердилась жалобой Вадковского на него Булгари, что он, свободными разговорами стараясь выведать его тайну, обратился к генералам Бороздину и Залу с донесением на него, как на человека дерзкого в суждениях, коего надобно никуда не пускать, и что он, Вадковский, считает его презрения достойным»[94].
Прапорщик Нежинского конно-егерского полка Ф. Ф. Вадковский был незадолго только перед этим, в июле 1824 года, переведен в армию из кавалергардов за «неприличное поведение» во время маневров под Красным Селом. К этому времени он уже был членом не только Северного, но и Южного тайных обществ и ревностным прозелитом последнего. П. И. Пестель во время своего приезда в 1824 году для свидания с вождями северян организовал в Петербурге отделение Южного общества, приняв Вадковского в чине «бояра». Попав в армию, в серую среду провинциального офицерства, Вадковский почувствовал себя в пустыне и к тому же лишенным того живого дела, которому он только что собрался посвятить свои силы. Исполненный неослабным, неподдельным рвением, он живет только сознанием той высокой миссии общественного служения, которую ему придется, может быть, рано или поздно выполнить. «…Память о моих клятвах наполняет все мое сердце; я живу и дышу только той священной целью, которая нас объединяет», — писал он впоследствии Пестелю. Человек кипучей энергии и инициативы (уже выйдя на поселение, он увлекся различными негоциациями, не приносившими ему никакой выгоды, но дававшими возможность развернуть бурную деятельность), он, даже попав в глушь, стремится не сидеть без дела. Он старается поддерживать связь и с северными товарищами, и с южной директорией, и с случайными сочленами по соседству[95]. Голова его полна идей, и ему хотелось бы осуществить их и вообще выдвинуться, показать, на что он способен, какую пользу может он принести, и получить одобрение человека, «que jectime et je respect le plus dans le monde»[96], Пестеля. И вот счастливый случай сводит его с Шервудом.
«В конце первого полугодия, проведенного мною в Ахтырке, — рассказывал он Пестелю 3/XII 1825 года в письме, посланном через того же Шервуда[97], — я встретился у третьего лица с человеком, которого я вам посылаю. Я познакомился с ним, и спустя три часа мы подали друг другу руки. Я принял его, и хотя это принятие немного поспешно, но оно самое лучшее и удачное из всех, когда-либо мною сделанных».
Профессионалы-предатели тогда еще только появлялись, и в эту службу вербовались люди, внешний облик которых никак не мог свидетельствовать об их внутреннем складе. По-видимому, Шервуд умел внушить к себе доверие, как и его собрат Роман Медокс[98], не без успеха расставлявший свои сети декабристам, заключенным в Петропавловском заводе. Сложные чувства возникают при чтении характеристики, которую дает Шервуду его жертва, уже совершенно запутавшийся в тенетах провокации Вадковский:
«Вот как я понимаю этого человека теперь, когда я уже знаю его. По характеру он англичанин. Непоколебимой воли, олицетворенная честь, он тверд в своих словах и в своих намерениях. Холодный при первой встрече, в интимном знакомстве он обнаруживает чувство редкой сердечности и самопожертвования. Нет жертв, которых он не согласился бы принести для достижения своих целей, нет опасностей, которым он не решился бы подвергнуться для того, чтобы успеть в исполнении намеченного… Все это я говорю вам на основании опыта, путем которого я убедился в его способностях и нравственной силе… Я знаю его уже целый год, и это дает мне право сказать вам, что вы можете быть с ним так же откровенны, как были бы со мной. Малейшее сомнение, которое появилось бы у вас относительно него, нанесет ему чувствительное оскорбление. Я говорю: появилось бы, потому что у него есть достаточно такта, чтобы заметить это, как бы вы тщательно ни скрывали…»
Мы не знаем, каким образом Шервуду удалось убедить Вадковского в своей популярности среди военных поселений. Молодому заговорщику хотелось верить, и он поверил. Ему казалось, что благодаря ему к группе, находившейся в 1-й и 2-й армиях, присоединится новая и решающая сила, а о военных поселениях и желательности их восстания говорилось и в центральной директории. Правда, он все же на первых порах соблюдал известную осторожность. Рассказав Шервуду о существовании общества и немало приукрасив его мощь и значение, он, по-видимому, воздержался от сообщения персонального состава общества, лишив Шервуда, таким образом, главных козырей в его игре.
«Приняв его через три часа после первого знакомства, — пишет он далее Пестелю, — я считал нужным испытать его в дальнейшем, несмотря на уверенность в благородстве его чувств и в полной его преданности нашему делу… Он оставался в Ахтырке всего два дня, которые я употребил, чтобы открыть ему то, что нужно было, и насколько мог. Я наметил ему круг действия, и мы условились о способах переписки и относительно того, что он говорил мне о намерении поселений восстать без какой-нибудь другой цели, кроме как улучшение их положения; я начертил прямой план завлечения их, предписав ему придать общему недовольству направление, которое было бы целиком в пользу нашего дела. Полнейший его успех свидетельствует об его уме и способах. Спустя месяц я получаю от него письмо, в котором он загадочно сообщает (и в манере, непонятной для непосвященных), что его дела идут своим путем и что полнейший успех не преминет их увенчать. Я ему не отвечаю. Это оскорбительное молчание, хотя и вызванное осторожностью и разумом, не ослабило его прекрасного рвения. Он продолжает с тем же жаром и, уверившись в настроении войск, прилетает ко мне и сообщает о своих успехах…»
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
