– А разве закон запрещает есть собачье мясо? – защитил я сомнительные для меня кулинарные наклонности корейского заключенного.
– Есть собаку безнравственно! Между прочим, безнравственно также и то, что ваш брат, Давид Валерьянович, крошит в борщ хлеб!
– Мы, грузины, этого не знали! У нас борщ готовят редко, и Дато в голову не приходило, что он оскорблял ваши национальные чувства, кроша хлеб в борщ! Кстати, вы об этом еще не писали товарищу Александру Михайловичу Рекункову? – взорвался во мне истинный гуриец, и я продолжал на более высоких тонах: – Между прочим, Анаденко Фридрих Филиппович, я могу по знакомству раздобыть вам адрес нынешнего генерального секретаря Организации Объединенных Наций перуанца Хавьера Переса де Куэльяра. Этот человек в 1969–1971 годы был послом Перу в СССР и в Польше, и, должно быть, им освоен борщ и сложный технологический процесс его приготовления!
– Полноте, Леван Валерьянович, я лишь теоретически хотел предложить вам стать поваром. В стране идут преобразования, и я подумал, что эта должность вам по плечу, – отступил вечно учтивый Анаденко.
– Впредь, Фред Филиппович, прежде чем самолюбивым грузинам предлагать быть поварами, хорошенько подумайте, так как евреи любят птиц, корейцы – желтых собак, русские – генеральных прокуроров, а у грузин хвост до крыши достает – то есть они гордые, очень.
– Между прочим, гордость водится и среди нас, Леван Валерьянович, – коварно улыбнувшись, сказал Анаденко. – Что касается вашего национального характера, исторически у нас уже была возможность изучить другой экземпляр, более крупного калибра. Нам не нужны ссоры и недоразумения, мое предложение оказалось бессмысленным, уже четвертый человек говорит мне это, так что придется поверить.
– Если не секрет, кто уже отказал вам?
– Вадим Анатольевич Янков, Михаил Васильевич Поляков и Петр Алексеевич Бутов, – не раздумывая перечислил своих несостоявшихся кандидатов в повара Анаденко.
– Почему вы не обратились к Маниловичу? – переспросил я, хотя прекрасно знал, что Фред никогда бы не стал предлагать Боре такую должность.
– У меня была на то причина, – с важным видом заявил Анаденко.
– Я догадываюсь, что это за причина, и думаю, что вы не правы, – не стал я прощать Анаденко его легкого антисемитизма. – И что, по-вашему, случится после всего этого?
– После этого, дорогой Леван Валерьянович, коррумпированная администрация нашей зоны в соответствии с многолетней традицией подберет из числа шпионов и предателей Родины «достойного» кандидата, назначит поваром хотя бы того же Ахпера Мехтиевича Раджабова, продавшего американцам вместе с персидским ковром тактико-техническую документацию гордости советской военной промышленности, ракете СС-20. Он половину нашей порции преподнесет начальнику зоны Шалину, а оставшееся безбожно украдет, и я напишу новое письмо генеральному прокурору, – с грустной улыбкой завершил наш диалог Фред.
Мы, заключенные, шили рукавицы. Говоря по правде, это были не совсем рукавицы – у них был лишь один палец, но этот недостаток компенсировала резиновая ладонь. Я много видел такой, простите, «продукции» на различных стройках и до, и после заключения. В большом количестве использовались эти шедевры ГУЛАГа и на строительстве метро. Наша дневная норма составляла 92 пары. Как правило, все шили по 93, но вот в один прекрасный день Анаденко вдруг начал шить по 200 пар.
Поначалу никто не обратил на это внимания, однако когда Анаденко сдал триста пар рукавиц, возник ропот в пошивочном цехе и проблема «вышла на волю». Подпольный комитет сопротивления, в который в тот момент входил и я и которым руководил именно Анаденко, назначил на три часа ночи заседание в курилке. Явились члены комитета: Алтунян, Анаденко, Бердзенишвили, Бутов, Донской, Манилович, Поляков, Хомизури и Янков. Заседание длилось пятнадцать минут: по разъяснениям Анаденко, начальник зоны лишил его права встречи с супругой, и Фред вознамерился наказать «гражданина начальника». Чтобы ввести майора Шалина в заблуждение и чтобы тот удвоил дневную норму, Анаденко решил почти увеличить объем продукции. Такой нормы не смог бы выполнить никто, и началась бы бессрочная забастовка. Шалина сняли бы, а нам вернули бы прежнюю норму. Комитет не одобрил этого плана, как крайне рискованного и опасного. Председатель Анаденко быстро согласился с нами, сказав: «Дай бог вам здоровья, а то уж невмоготу мне было столько работать».
После освобождения и реабилитации Анаденко написал огромный труд о Марксе и Поппере. Украинский журналист взял у него интервью и характеризовал Фреда следующим образом: «глубина разума и критичность», «независимость и ответственность», «твердость и такт», «трудолюбие и щедрость», «скромность и рыцарство.
Ничего не скажешь, журналист «зрел в корень», умудрившись увидеть все эти качества Фреда с первого общения, а мне, чтоб разглядеть Анаденко, понадобились трехлетняя бдительность в колонии строгого режима и двадцатитрехлетнее опьянение свободой.
Бадзё
Не так давно, во время долгого полета над океаном, ко мне привязались вопросы: кто был наиболее веселым человеком, встретившимся мне на жизненном пути. Либо еще интереснее: кто был наиболее серьезным человеком? Ответить на это оказалось непросто. В номинации «веселых» – на втором или третьем часу полета – победил мой незабвенный педагог, лучший латинист в истории нашей страны, правнук Ионы Меунаргия Ираклий Шенгелия, человек, детство и молодость которого прошли в ссылке в Казахстане и в ГУЛАГе. Ему была присуща бонвиванность – особая, специфическая грузинская жизнерадостность, которую как необычный и своеобразный феномен так хорошо описал конкурент Ираклия Шенгелия в этой же номинации незабвенный философ Мераб Мамардашвили.
С «серьезной» номинацией дело обстояло сложнее. Среди претендентов свои места заняли: в первую очередь мой единственный неулыбчивый педагог, исследователь творчества Григола Ханцтели и его духовный клон (легко узнаваемый для преподавателей, студентов и выпускников Тбилисского государственного университета профессор); во вторую – мой бессловесный парикмахер, в семье которого уже век как не смеялись; третьим претендентом стал мой хмурый сосед, двадцать лет тому назад в последний раз сказавший кому-то «Здравствуй»; и четвертую позицию занял мой товарищ по зоне в политическом лагере Юрий Бадзё. На десятом часу моего полета «Грэмми» и «Оскар» в категории «серьезность» совершенно заслуженно были присвоены Юрию Васильевичу Бадзё, стойкому политзаключенному, специалисту по голодовкам, Прометею борьбы за права заключенных, учредителю и первому председателю Демократической партии Украины.
Юрий Бадзё родился 25 апреля 1936 года, в 1958 году окончил филологический факультет Ужгородского университета, в 1964-м – аспирантуру Института литературы Академии наук Украинской ССР. Работал преподавателем в нескольких закарпатских школах. Вел активную общественную жизнь, был членом клуба творческой молодежи. Во время хрущевской «оттепели» вступил в коммунистическую партию, однако из-за участия в различных диссидентских акциях в 1965 году был исключен из ее рядов и, соответственно, лишен права на преподавание.
