– А если он, этот ваш человек, позвонит не в ваше, а в другое агентство?
– Не позвонит. Во-первых, он наш постоянный клиент, с чего ему изменять своим привычкам? К тому же консерватор, он и водку-то всегда в одном магазине покупает. Во-вторых, наши мальчики – лучшие в Москве, самые свеженькие, самые хорошенькие. Вы, кстати, вполне могли бы у нас остаться. После дела, разумеется. Не хотите? Напрасно. Платим только в валюте. И работа не пыльная, со своими нюансами, конечно. В общем так, – голос его вдруг резко изменился, вся интеллигентность разом улетучилась, – слушай, сопляк, и запоминай: либо ты нам это дерьмо убираешь, либо мы тебя сами как дерьмо спускаем. А твою бабу… На твоих глазах. Хочешь? Что, звать Быка? Ты с ним уже имел честь познакомиться.
– Нет! Не надо. Я согласен.
– Ну, вот и умница. Я знал, что у нас получится договориться. Сейчас вас освободят и отведут наверх. Вы нужны нам в хорошей форме. Завтра предстоит трудная и ответственная работа – генеральная репетиция спектакля. До свидания. Желаю успеха.
Он повернулся и пошел к двери, освещая себе фонариком путь. Загремели запоры, дверь с тревожным скрипом отворилась. Фонарик мигнул на прощание, и комната погрузилась в кромешную темноту.
Когда все стихло, Женя позвал Нину, но она не откликнулась.
Может быть, она уже умерла, и тогда все будет напрасно. Они, конечно, ему не скажут сразу, чтобы не отказался. Потом, после того как все закончится, выпустят где-нибудь за городом, в поле, в лесу или возле каких-нибудь гаражей.
Выпустят ли? Или используют и все равно убьют? Его и Нину, если она еще жива.
Зачем он согласился? Боже мой, да можно ли было не соглашаться? Любой на его месте согласился бы. Все-таки хоть какой-то шанс выжить. Или отсрочить смерть на несколько часов, на несколько дней. И избавиться от мучений. Если их и убьют потом, то быстро – выстрел в голову или нож под сердце – и конец. А так…
Можно попытаться сбежать. После того как… после дела. Наверное, это возможно. Но только если Нина уже умерла, если все равно ее не спасти.
– Нина! – снова позвал Женя. – Нина, ты жива?
Комната была большой, с высоким потолком, судя по всему, подвальной. Отчаянный вопль Жени породил эхо, скомканное, урезанное, но вполне отчетливое.
– Нина! Ты слышишь меня, Нина?
Нет, она его не слышала. Иначе все равно бы откликнулась.
Женя закрыл глаза и попытался устроиться поудобнее. Невыносимо болели руки и плечи, ломило шею. Сколько времени ему придется так просидеть? До утра? Настанет ли вообще для него утро? Нет, утро-то настанет, и еще день, и, может, еще один. Он нужен им, и они оставят его жить, пока не сделает свою работу.
В том углу, где сидела Нина, раздался тихий, еле слышный стон. И сразу вслед за этим заскрежетали замки – дверь открывали.
В комнату вошел знакомый уже Жене шкафоподобный тип с керосиновой лампой в руке. Шкафоподобный приблизился, поставил лампу на пол и присел перед ним на корточки, как тогда, в дворницкой. Женя зажмурился, ожидая, что его опять будут бить, несмотря на то, что он согласился работать, просто так, для удовольствия. Но прошла минута, две, а ничего не произошло. Тогда Женя осмелился и приоткрыл один глаз. Тип сидел на корточках и смотрел на него.
– Что, хреново тебе, пацан? – участливо поинтересовался бандит. – Ничего, потерпи немного, сейчас я тебя освобожу.
Он отковал Женю от батареи и, бережно поддерживая, повел из подвала наверх. Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору, который упирался в низкую, неказистую, выбивающуюся из общего дизайна дверь. Парень открыл ее ключом, и они оказались в небольшой, довольно уютной комнатке.
– Здесь пока поживешь. Ванная справа, ужин сейчас принесут. Я буду неподалеку, если что понадобится, обращайся. Меня Толиком зовут.
Слева была еще одна дверь. В эту дверь и вышел Толик – то ли Женина обслуга, то ли сторож. Судя по всему, там находилась вторая комната, смежная с этой.
– Да, – Толик вернулся, – бежать не советую. И дело не только во мне. Тут везде охрана и камеры к тому же.
А Женя и не собирался бежать сейчас. Разве же он не понимал, что это бессмысленно? Потом, после дела, на чужой, не на их, территории. Там так охранять его не смогут. А Нина все равно не выживет.
Глава 4
Операция называлась «Мальчик». Женя узнал об этом на следующее утро, когда приступили к генеральной репетиции кровавого действа. Часов в восемь его разбудили, отправили в ванную приводить себя в порядок, накормили завтраком, а потом под конвоем Толика снова спустили в подвал. На экскурсию. Всего на пять минут. Но этих пяти минут хватило, чтобы понять: надежды на спасение нет, бежать не стоит и пытаться, любое самовольное действие наказуемо, наказание одно – долгая, мучительная смерть.
Сначала Женя не мог ничего разглядеть – после яркого дневного света глаза не сразу привыкли к темноте. Но вот Толик, его слуга-тюремщик, подкрутил что-то в своей керосиновой лампе, и Женя увидел Нину.
Он не готов был к такому зрелищу, несмотря на вчерашний кошмар. Она лежала, скорчившись, в углу, на какой-то грязной подстилке. Сквозь разорванную в клочья одежду проглядывало истерзанное, в ужасных кровоподтеках тело, вместо правого глаза зияла страшная кровавая рана.
– Да, это она, твоя нежная любовница, – заговорил вчерашний интеллигентный голос из темноты. Женя вздрогнул – он не знал, что этот человек снова здесь, его Женя боялся больше всех, понимая, что он главный и именно от него зависит его собственная жизнь. – Красивая женщина была, ничего не скажешь. Сейчас, конечно, уже не то. Хрупкая вещь – красота, очень хрупкая. Как легко ее разбить и превратить в нечто совершенно противоположное. Грустно это, – говоривший горестно вздохнул. – А еще грустнее, когда ты чувствуешь себя виновником этого разрушения. Не правда ли, Женечка? – Он немного помолчал, а потом заговорил снова: – Но еще не все потеряно, то есть главное не потеряно, и ты можешь выправить положение. Нет, красоту Нине уже не вернуть, что да то да, но можно избавить ее от дальнейших мучений, можно спасти ей жизнь.
– Я же сказал, что сделаю все, я же сказал!
– Сказал. Вчера. А сегодня мог и засомневаться. Ведь были сомнения, ну признайся? И, наверное, даже в голову забредали крамольные мысли: сбежать, бросить свою нежную любовь, пусть разбирается сама. Но дело ведь вот в чем. Сама она ни в чем не разберется. Это во-первых. А во-вторых, ты в любой момент можешь занять ее место на этой самой подстилке, в этом самом углу. И твоя красота точно так же разобьется вдребезги. А потом… Ну, о том, что будет потом, лучше и не говорить. Мне трудно говорить о таких вещах, просто язык не поворачивается. Даже помыслить страшно – мурашки бегают по коже, и к горлу подступает ком. Ты ведь тоже очень красивый мальчик. Я люблю и ценю красоту, и мне очень, очень тяжело ее разрушать.
– Но я же не отказываюсь. Пожалуйста, отпустите Нину, я все сделаю.
