Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Дымком стало заволакивать и моё незрелое сознание.
А, была – не была! Губы королевы Марго алели перед моими глазами маковым цветом так близко, что я непроизвольно потянулся к ним, повалив по дороге и ведёрко со льдом, и вазочку с икрой, и золотые фужеры, и шампанское, которое, вскипев белой пеной на скатерти, погасло, как молоко, у которого отняли огонь.
Королева поднялась со стула, отряхивая залитый вином подол:
– Не спеши, не спеши! Лучше расплатись за стол, и пойдём в купе!
– Ну, в купе, так в купе! Официант, плачу за всё!
Подошедший херувим достал маленький блокнотик, что-то долго там писал, оторвал листик и передал почему-то не мне, а моей спутнице. Та, не читая, протянула листик мне:
– Плати по счёту!
Цифры у меня в голове никак не складывались в итоговую сумму.
– Сколько? – спросил я у херувима.
– Стольник! – сказал он, вглядываясь в мою бумажку, которую только что испещрил цифрами.
Я достал деньги, нашёл среди купюр сотню и протянул ему.
– Пошли! – Маргарита взяла меня под руку, когда я повернулся, заказать ещё в купе бутылку вина. – Хватит!
– Ну, хватит, так хватит, а то мать захватит! – пьяно ощерился я, выхваляясь вовремя сказанному слову.
– Давай, иди, похабник! – Маргарита вытолкнула меня в тамбур, где оглушительно колотились и грохотали на стыках колёса.
В купе мягкая тишина повалила меня на спину, стирая из памяти события сегодняшнего дня.
– Выйди, я переоденусь! – моя королева закинула руки над головой, пытаясь стянуть платье.
– Снимай при мне! Помнишь, когда купалась голая?
– Ну, это когда было… – она снова опустила руки. – Выйди в коридор!
– Не! Я тута останусь! На тебя наглядеться хочу! – дурашливо хмыкнул я.
– Тогда я в туалете переоденусь!
– Валяй! – сон делал меня индифферентным ко всем женским существительным и прилагательным.
…Я оторвал от подушки голову. Окно слезилось.
Или это было только в моих глазах, широко открытых новому наступающему дню?
Неведомое тревожило медленно прояснявшееся сознание. Куда несёт меня случай?
Я напряжённо вгляделся в наплывающие встречные дали. Утро за окном было дождливым и неприветливым.
А в нашем мягком вагоне от мелкого сеющего дождя и войлочного тумана, лежащего по низинам, становилось ещё уютнее и теплее, чем до того, как я выглядывал дали.
На столике возле окна в гордом одиночестве стояла, наклонив голову, печальная роза. Бутылка из-под ситро надёжно держала её в узком стеклянном горлышке. Лепестки ещё живые, ещё полные яркого цвета, но уже помятые и обречённые, походили на шёлковые лоскутики из детских игрушек. И вся она, эта роза, более напоминала искусственное создание, чем живой, полный романтических грёз цветок. Я потянулся потрогать стебель, но только больно уколол пальцы.
Да, роза настоящая…
Вчера, когда мы входили в купе после сладких ресторанных посиделок, столик был пуст и скушен, как газетный киоск, а сегодня – на тебе! Роза!
Я огляделся вокруг, чтобы спросить у своей спутницы о чудесном явлении розы в нашем купе, но королевы Марго на широком диване не оказалось. Только сбитые мятые казённые простынки говорили о беспокойном характере будущей актрисы.
В это раннее время очереди в туалет не было. В проходе – никого. Поезд выглядел необитаемо.
Наплескавшись тёплой вялой водой в умывальнике, я, стряхивая с рук неисчислимые капли, вышел в коридор. Там, загораживая проход, щупал руками стену вчерашний очкарик, пытающий оседлать в своей выдуманной, а может, и невыдуманной лаборатории, антиматерию. Как все близорукие, он щурил глаза и старательно вглядывался в свои дали. На лице, кроме остатков сна, было ещё что-то, что заставило меня с тревогой усомниться в его только научных достижениях.
Все мы во власти случая…
Поезд неимоверно качало на перегоне. Колёса стучали. Стучала в висках моя молодая кровь, так глупо попорченная вчерашним алкоголем. Тёплая вода, наскоро выпитая в туалете из крана, плескалась в желудке, подгоняя тошнотворные спазмы.
Я прижался к стене, пропуская физика в место необходимое и обязательное после долгого сна даже для академика.
Физика качнуло, и он, стараясь сохранить равновесие, дёрнулся руками, словно старался сорвать со стены несуществующие обои, и моё лицо вдруг неожиданно оказалось в его жёсткой, совсем не интеллигентной горсти. Я рванул его руку на себя, и физик, ударившись учёной головой о стену, растянулся на ковровой дорожке прямо у двери в туалет.
– Извините! – сказал я. Физик, он хоть и учёный, а морду может повредить, как простой советский заключённый, поэтому я, не ожидая ответа, быстро открыл дверь в своё купе.
Картина повергла меня в ступор: окно опущено, и Маргарита, как боевую гранату, ухватив за горлышко бутылку с розой, с размаху попыталась выбросить и бутылку, и розу. Но вода в бутылке от неловкого взмаха облила её с головы до ног, и она, вновь вернув бутылку на место, виновато выглядывая из взлохмаченной причёски, стряхивала с себя воду.
– Вот, – сказала она, задыхаясь от злости, – химик недоделанный! С братской могилы розу приволок!
– А ты говорила – он физик! – я подошёл к окну и выкинул розу, а бутылку по привычке оставил на месте. За стеклянную тару можно ещё и денежку получить.
– Да химик он! Алкоголик несчастный, из лечебно-трудового профилактория! Переселенец за сотый километр!
– А-а…
– Ну, почему, почему ты меня вчера оставил? Уснул, а я здесь одна! – она вытащила из сумочки платочек и промокнула глаза. – Нехороший какой!
– Извини! – почему-то, глядя на Маргариту, я стал оправдываться. – Так получилось.
– Ну, вот…, – тон её сразу изменился, – никогда не поступай так! Попроси у проводницы чаю!
В проходе физика не оказалось. Только несколько пассажиров, возмущённо переговариваясь, пытались приоткрыть дверь в туалет, за которой слышались какие-то бормотания.
Проводница, как школьница, в белом переднике, принесла нам два стакана хорошо заваренного чая и маленькое блюдечко с кусочками сахара.
Чай в резных посеребрённых подстаканниках не спеша отогрел наши отношения. Маргарита успокоилась, ласково заглядывала мне в глаза, и услужливо подкладывала и подкладывала мне в стакан кусочки пилёного сахара.
– Я тебе Москву покажу! – снова пообещала она. – В Третьяковку сходим, на Воробьёвы горы. А хочешь, в Мавзолей, к Ленину!
– К Ленину не надо! Я не активист! А вот в Третьяковскую галерею сходил бы обязательно. Там Репин, Васнецов, Врубель…
– Аполитичный ты человек! Ленин – светоч! Светить всегда! Светить везде! Вот лозунг Партии и солнца!
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
