Человек смотрел на мир ранним утром с высоты обрыва.
Вдруг он заметил, что кто-то проскользнул сзади. Таинственный незнакомец приставил нож к его спине.
Потом подвел свою жертву к краю, лицом к бездне.
И шепнул ему в самое ухо: «Я сосчитаю до трех… и ты взлетишь».
Поначалу человек, оказавшийся в безвыходном положении, пытался протестовать, но тщетно.
Потом подумал об ужасной смерти, которая ожидала его на дне пропасти.
Но в самый миг падения пленник вдруг расправил за спиной огромные великолепные крылья.
И взлетел, как величавый Ангел, как преображенный персонаж картины Тициана.
Паря в воздухе, он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на край обрыва, на то самое место, откуда взлетел. Но там никого не было.
Тогда Элиас очнулся от своего сна, который неотступно преследовал его по ночам в тюремной камере.
53
Уже много дней Элиас Мудрый томился в чужом, не принадлежавшем ему мире. Что же происходило у него дома, в Браунау?
Адвокат Апфельманн пришел на заседание суда, но, уважая волю Элиаса, выступать с защитной речью не стал. Старика ввели в зал суда двое охранников, оба выше него на целую голову. Пока прокурор торжественно зачитывал пункты обвинения, выдвинутого против Элиаса Эйна, предположительно австрийца по национальности, родившегося неизвестно где и когда от неизвестных родителей, старик успел рассмотреть помещение в мельчайших деталях.
Его взгляд останавливался на совершенно банальных с виду вещах, на стенах, предметах обстановки, мундирах судебных приставов… Казалось, что дни полного одиночества и полумрака сделали его совершенно безразличным.
Он думал о своем завораживающем сне. Его значение казалось ему ясным. Он должен отрешиться от мира, избавиться от страха смерти.
Хотя всю свою жизнь Элиас пытался приручить мысль о смерти. Но теперь, когда она приближалась, ему пришлось согласиться, что, несмотря на все чудеса, свидетелем которых он стал в эти последние недели, в глубине души он теперь боялся смерти больше, чем когда-либо…
Охранники усадили его на скамью подсудимых. Повернув голову, он заметил Апфельманна, робко кивнувшего ему.
Почти все остальные в зале были враждебны к убийце молодого лидера ультранационалистов. В глубине души Элиас улыбался тому, что его судит столько слепцов – за то, что он всем им спас жизнь, и даже больше чем жизнь.
Но старик сознавал, что был единственным, кто мог оценить исторические и нравственные последствия своего поступка. Впрочем, если такова воля Создателя, он готов заплатить за эту иронию судьбы, стоя перед благонамеренным судилищем.
«Они никогда не узнают! – говорил себе Элиас. – Ведь на самом деле я сражался как раз за то, чтобы им никогда не довелось это узнать».
Секретарь суда наклонился, отчего стал виден маленький столик, на котором были разложены документы и улики.
И вдруг сердце Элиаса встрепенулось. Он заметил там, среди принадлежавших ему вещей, потерянный том Великой книги. Она была здесь. Словно ждала его, чтобы снова отправиться с ним в путь.
Элиас выпрямился на скамье, чтобы лучше ее рассмотреть. Да, это точно она. Книга не светилась, ничто не позволяло догадаться о ее божественной сущности. Он возблагодарил Небеса.
Надежда вырваться из этого кошмара была не так уж призрачна, и он, не раздумывая, вскочил на ноги, чтобы преодолеть несколько метров, отделявших его от Книги. Однако публика заволновалась, видя, что обвиняемый встал, и охранники вернули его на место manu militari[13].
Судья о чем-то беседовал с прокурором и не заметил произошедшего. Только заслышав вызванный инцидентом шум, стукнул пару раз молотком, призывая публику к соблюдению порядка.
Элиас расстроился: спасительная дверь была так близка, а он не смог переступить порог. Неужели Бог играет с ним?
Неужели Он вознамерился отдать его людскому правосудию? Больше, чем когда-либо, судьба старика была в Его руках…
Он на мгновение закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Элиас был измучен и просил Создателя показать ему выход – каким бы тот ни оказался.
Среди присутствовавших только один человек заметил его смятение. Это был адвокат Апфельманн.
Тем временем прокурор изливал на публику бесконечный поток ужасных обвинений. Но Элиас его не слушал.
Вдруг из хаоса слов вынырнул вопрос, обращенный непосредственно к нему:
– Элиас Эйн – ваше настоящее имя?
– Да, меня действительно так зовут, – пробормотал старик после недолгого молчания.
– Элиас Эйн, признаете ли вы себя виновным в том, в чем вас обвиняют?
Элиас посмотрел на судью. Его мантия была красной: как и его должность, она напоминала о крови. Для этого человека дело было совершенно ясным: какой-то приблудный еврей убил будущее немецкой политики. И разумеется, Элиас не мог надеяться ни на благодарность, ни на понимание со стороны всех этих людей, которых он спас от величайшего зла.
– Я признаю себя виновным, Ваша честь, – объявил, вставая, Элиас ко всеобщему удивлению. – Да, я убил Адольфа Гитлера! – крикнул он, и зал заволновался еще больше. – Вы понятия не имеете, кем он мог стать, понятия не имеете, что с вами случилось бы по его вине, в какую пропасть он ввергнул бы Германию и весь мир!
Неодобрение публики усилилось. Вмешался судья, но ему было трудно восстановить спокойствие.
– Обвиняемый, сядьте!
Элиас проигнорировал приказ и вновь заговорил с пророческими нотками в голосе:
– Я согласился признать себя виновным перед всеми вами! Согласился пойти на муку ради вас! Если я и повинен в этом поступке, то совершил его лишь ради того, чтобы снять с вас вину перед судом Истории. Снять с вас вину перед миром и перед Богом за ужасы, которые этот тиран совершил бы от вашего имени!
54
Элиас вновь обрел одиночество своей темницы. После заседания суда прошло всего несколько дней. Бедняга не переставая молил Бога об освобождении.
На улицах орды националистов и тех, кто им симпатизировал, устраивали манифестации. Процесс вызвал в Германии настоящий политический кризис.
Собиравшиеся перед зданием суда красные и умеренные, принявшие сторону Элиаса, выкрикивали обращенные к нему слова благодарности. Но, не веря, что их голос будет услышан, замышляли невероятные планы его освобождения.
Вечером тюремный надзиратель сообщил Элиасу через «глазок» его камеры, что к нему пришли. Тот удивился, поскольку час был необычным.
