Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
– Вы уже знаете, кто будет дальше учить наших детей?!
– Как – кто?!
– Такая безответственность! – Ребенкина мама никогда никого не слушала, только себя. – Уволиться ни с того ни с сего! Теперь придет какая-нибудь недоучившаяся молодка! Эх, если б знать, куда уходит Ольга Сергеевна! Вы не знаете, нет? Я тут же перевела бы ребенка к ней!
Как был, в старых, измазанных краской домашних джинсах и растянутой футболке, Сорокин рванул на ту сторону, к Ляльке. Он забыл про машину и помчался пешком: на одном автобусе, бегом через мост, на другом, бегом через парк…
Можно было и не бежать: старый забор сломан, наполовину возведен новый, все завалено досками и кирпичом. Он попытался объясниться с флегматичным таджиком в рабочем комбинезоне, но добился только одного: хозяина нет, и ничего не знаю! Уныло побрел обратно и присел в парке на скамейку, потом вдруг вспомнил, что именно здесь…
Это было месяца через три-четыре после ухода отца. Они с матерью как раз шли к Бахрушиным, а отец ждал их на этой самой скамейке и встал, робко улыбаясь. Мать обняла Сашку за плечо, как будто отец хотел его отнять, а Сашка насупился. Они помолчали, потом мать отпустила его и сказала:
– Саш, ты… иди. Мы тут… поговорим немножко, ладно? Иди!
Сашка пошел, но шагов через десять оглянулся: отец стоял перед матерью на коленях и у него было такое лицо, что Сашка тут же отвернулся и побежал бегом, плача на ходу. «Зачем, зачем я оглянулся?!» – думал он в панике. Зачем? На это нельзя было смотреть, он знал. Он прибежал к Бахрушиным и, хотя Лялька сразу увидела, что он плакал, не сказал ей ни слова – понимал, что об этом нельзя рассказывать. Нельзя видеть такое, нельзя рассказывать, нельзя вспоминать, нельзя думать об этом! Но не думать не мог. Эта сцена поразила его так же сильно, как смерть Тити€ны, и так же, как тогда, в его неокрепшей душе поселился страх – теперь перед Любовью. Настоящей Любовью. «Ну ее к черту!» – думал он. Любовь – это, оказывается… больно! И страшно.
Сашка всегда гордился отцом и своим с ним сходством, а увидев его стоящим на коленях, испытал такое болезненное унижение, словно сам стоял там перед матерью, жалкий и ничтожный.
Мужчина – перед Женщиной.
Вечно виноватый мужчина перед гордой женщиной, которая все про него понимает.
И не прощает.
Или прощает?
Он с трепетом ждал прихода матери, сам не зная, чего хочет больше: чтобы вернулась одна или чтобы простила отца и привела его с собой – как теперь вести себя с отцом, он не представлял. Но мать вернулась одна. Именно тогда поселился в нем первобытный, ирреальный страх сильного мужчины перед слабой женщиной. Именно тогда почувствовал он различие между женщиной дневной – той, что шьет, вяжет, стирает, готовит, смотрит в глаза и слушает приоткрыв рот; и женщиной ночной – той, что видит тебя насквозь, сводит с ума одним движением брови и знает то, чего ни один мужчина не ведает. И всегда потом выбирал себе женщин дневных, простых и незатейливых, которые если что и знали, так только про кастрюльки и колготки, не догадываясь, что в каждой есть частица этой Женщины Ночи. В каждой из них, как бы они ни были заняты кастрюльками и колготками…
Конечно, ни тогда, ни теперь он не думал об этом именно такими словами, но ясно чувствовал, что, владея сокровищем, разменял его на горсть пятаков. Как раз такой пятак и валялся перед ним в пыли – Сашка нагнулся, поднял монетку, повертел между пальцами, а потом встал и быстро пошел к железной дороге, направляясь к матери, которая наверняка все знала. Она всегда была на Лялькиной стороне, всегда!
– Почему ты не сказала мне ни слова?!
Отец смотрел на него с сочувствием, и Сашка отвернулся.
– Саш, я ничего не знала! Ты говоришь, дом продала?
– Что ты врешь! Ты не могла не знать! Ты всегда! За моей спиной!
– Не кричи на мать!
– Ладно, Гриш, ничего… Саш, я знала только, что она уволилась, и все.
– Почему ты мне не сказала?!
– Зачем?
– Мы даже не простились! Как я буду жить без нее…
– А как ты жил до сих пор?
Голос у матери стал жестким, и отец тихонько погладил ее по руке: не надо, мол.
– Как ты жил?! Ты бы раньше подумал!
– Мам, я все знаю! Лучше дай мне адрес московской квартиры! У него же была квартира, у этого человека… ее мужа? Может, она там? Ты знаешь адрес? Пап? Он же твой был приятель?
Родители переглянулись, и отец сказал:
– Саш, я дам тебе адрес, но это бесполезно.
– Почему?!
– Ну, если уж она дом продала…
Умом он понимал, что родители правы, но все равно поехал на эту московскую квартиру, где полноватый молодой человек с собачонкой на руках, которая все тянулась лизнуть Сорокина в нос, с сочувствием его выслушал, но помочь ничем не мог: ну, мужик, это ж не обмен! Сашка долго сидел в машине и рассеянно таращился в пространство. Потом включил зажигание, но машина никак не заводилась, и Сашка не мог понять: что? Что он должен сделать, чтобы машина завелась? Что он должен делать, черт побери?! Он вышел из машины и пошел куда-то, ничего не понимая: вокруг него на разные голоса гудели гудки, визжали тормоза, кричали водители – он пер поперек движения и волок свое одиночество как тяжкий груз: одиночество полное, окончательное и беспросветное.
Всегда, сколько себя помнил, рядом была Лялька. Да он и помнил-то себя только с того момента, когда Лялька взяла его теплой ладошкой за руку и повела в сад – показывать секретик в земле. Они десять лет прожили в одном доме, восемь лет сидели за одной партой, они читали вслух Диккенса, дружили, ненавидели друг друга, убегали вместе «в дальние страны», вместе засыпали – на диване в гостиной или прямо на полу, как заигравшиеся щенята. И ели вместе, наперегонки, и строили всякие каверзы, и дрались, и мирились, и Лялька дразнила его, и морочила ему голову, а он верил; утешала, когда он плакал, а сама плакала очень редко. Лялька защищала его и не давала в обиду: она долго была крупнее и сильнее, пока Сашка наконец ее не перерос…
И пусть потом они не виделись годами, но они – были!
Они были всегда.
Всегда, всегда Лялька маячила где-то на горизонте его жизни, и все, что он делал, имело значение только потому, что об этом знала Лялька.
И вот он остался один.
Сашка остановился: надо развестись, вот что! Как он раньше не сообразил! Развестись, найти Ляльку, и все опять станет хорошо.
Под ту же какофонию звуков он вернулся к машине и поехал, улыбаясь: разведусь! Господи, как просто. Сейчас приеду, расскажу все Тамарке, и она меня выгонит, как мать когда-то выгнала отца. То, что отец вернулся к матери, а она его приняла, сбивало Сорокина с мысли, и он опять возвращался к спасительному слову «разведусь». Сашка представил, как найдет Ляльку – она обрадуется и кинется ему на шею…
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
